За пеленой дождя - Анна Карлссон
Теперь оказывается, напрасно. От собственных мыслей меня отвлек пристальный взгляд подруги. Ирка разглядывала меня так, словно видела впервые.
— Я где-то понимаю твоего нарцисса, — она налила себе еще рюмку. — Скучно ему с тобой. Вечно ходишь кислая, никакой нет в тебе энергии. А мужику что надо? Чтобы все горело, чтобы жизнь ключом била.
Слышать такие слова было обидно. Я понимала, что Ирка хочет мне добра и так сильно переживает, что не может сдержаться. Однако стоило признаться, что она права. Мне самой частенько бывает от себя скучно. Посмотришь в зеркало, и такая тоска берет.
* * *
Как я попала домой в тот вечер — не помню. Хорошо, что следующим днем была суббота, иначе пришлось бы опять выдумывать какую-то болезнь, чтобы не ходить на работу. Пить хотелось страшно. Осушив три большие кружки воды, облегчения я не почувствовала. Постояла под прохладным душем — малость отпустило. Голова была настолько тяжелой, что держать ее навесу оказалось невозможно. Я плюхнулась на диван, водрузив на голову мокрое полотенце. Нужно сказать, что подобный алкогольный угар я переживала впервые. Зато мне стало совершенно понятно, почему народ глушит горе алкоголем. Пережив похмелье, прежние проблемы кажутся мелкой неприятностью, о которой и вспоминать не стоит. Я уснула с полотенцем на голове и проснулась от собственного храпа.
Зеркало в ванной отразило опухшую физиономию не первой свежести, настолько помятую, что проступившие морщины можно было пощупать пальцем. Я испугалась, что вмиг состарилась и из моей кожи испарился весь коллаген, превратив ее в печеное яблоко. Потом до меня дошло, что спала уткнувшись лицом в подушку. Ее складки и отпечатались на моей физиономии. Хорошо, что Женечки не было дома и он не стал свидетелем расцвета моей привлекательности.
К вечеру он должен возвратиться после гастрольной поездки. Для себя я решила, что никаких выяснений и допросов проводить не буду, несмотря на требование Ирки. Она советовала припереть изменщика к стенке неопровержимыми доказательствами его вранья. Советовала устроить скандал со всеми его проявлениями, включая битье посуды, выбрасывание телевизионного пульта и отрывание рукавов рубашек. Она сказала, что мне будет легче, когда я выпущу пар. Но скандалить я не любила и не умела. Глупо бы я смотрелась, отрывая рукава у рубашек, которые мы вместе покупали в дорогих магазинах. И как бы потом узнала, кто убил любопытную секретаршу в новом сериале, если бы выбросила пульт от телевизора. Но самой главной причиной молчания был страх потерять Женю, потерять смысл моей жизни.
В холодильнике было шаром покати. Кроме того, не было свежего хлеба, а Женечка любил на завтрак мягкие булочки. Он разрезал вдоль одну из них и густо намазывал маслом. На одну половинку он клал сыр, а на другую — клубничный джем. Первой он съедал ту, что с сыром. Это была нижняя часть булочки. Верхнюю, самую пухлую половинку, посыпанную маком или сахарной пудрой, откладывал на потом, чтобы после завтрака во рту сохранялся приятный вкус клубники. Еще он говорил, что последнее воспоминание самое главное, поэтому оно должно быть наиболее приятным. Я знала все его привычки и желания. Он понимал это, как и то, что за долгие годы, проведенные вместе, я старалась все предугадать и исполнить. Мне казалось, что он ценит. Только не показывает это…
Хорошо, что осенью темнеет рано. Можно было не опасаться испугать кого-то своим цветущим видом. В ближайшей булочной я купила свежий хлеб и какие-то мелочи, чтобы приготовить ужин. Обычно Женечка приезжал после девяти, поэтому времени было достаточно. Я неспешно брела по дорожке, представляя себе, как пройдет наша встреча. Ловила себя на мысли, что больше всего боюсь, чтобы он не узнал о нашей с Иркой разведывательной деятельности. Почему я согласилась пойти с ней и расспрашивать его сотрудников? Если любишь человека, то надо ему доверять, а не шпионить по кустам. Самое ужасное, что, несмотря на собственный стыд за совершенный поступок, мужу я не очень-то и верила. Я напоминала себе страуса, который в предчувствии опасности закапывает голову в песок, чтобы не сильно огорчаться. Может так оно и правильно. Если нельзя ничего изменить, то незачем и убиваться. Ком в груди поворачивался, причиняя почти нестерпимую боль.
Возле подъезда я остановилась, чтобы вытащить из сумки ключи. Поставив магазинный пакет на скамейку, шарила внутри сумки, пытаясь нащупать металлический брелок. Дурацкие эти сумки в виде мешка. Там и слон с легкостью сможет уместиться, а вот обнаружить в ней что-то — дело почти безнадежное. На крыльце, возле самой двери, ведущей внутрь подъезда, нервно прохаживалась какая-то женщина. В каждом ее движении сквозила нервозность, но остановиться она не могла. Пока я копалась, она ни секунды не оставалась в покое. Наши глаза встретились. Она остановилась. Ее черные глаза впились в меня, что я физически почувствовала их силу. Стало нехорошо, и я присела на край скамейки. Не зная этой женщины, я поняла, что пришла она ко мне.
— Вы Клава? — спросила она, сделав шаг навстречу, не решаясь подойти ближе.
Я кивнула. Во рту пересохло, голос пропал. Медленно она спустилась со ступенек крыльца и подошла к скамейке.
— Скажите, вы жена Евгения Аркадьевича?
Мне показалось, что она бы многое отдала, если бы я отрицала это. Но я снова кивнула. Она опустилась на скамейку рядом и закрыла лицо руками. Внезапно выпрямилась и уставилась на меня полным решительности взглядом.
— Вы здесь живете? — она обернулась и указала на мой подъезд.
Я подтвердила, а она криво усмехнулась.
— А я живу на параллельной улице в паре кварталов отсюда. От вашего дома до моего можно дойти минут за двадцать.
Странный разговор. Мало ли, кто где живет. Какое мне дело до этого. Однако внутренний голос твердил с завидным постоянством, что мне очень даже есть дело до всего, что происходит.
— А вы меня не знаете?
— Нет, — ответила я, вглядываясь в незнакомое лицо. Определенно, я видела ее впервые. — Откуда вы знаете моего мужа?
— Вашего мужа, — повторила она
