Гнев изгнанника (ЛП) - Джей Монти

Соединенные балконы.

С моих губ срывается разочарованный вздох, граничащий с хныканьем. Я изо всех сил пытаюсь разозлиться, но новая трава, с которой я скрутила косяк, делает физически невозможным что-то помимо прибывания под кайфом.

Итак, мой мозг и я собираемся на небольшое совещание, а затем соглашаемся на легкое раздражение.

Я открываю рот, но первым нарушает тишину Джуд.

— Месть потеряла…

Его бормотание едва слышно, но у меня получается его разобрать.

Однако я быстро понимаю, что он говорит не со мной. А сам с собой.

Мое прежнее любопытство пробивается сквозь туман в моей голове, вызванный травкой, и тянет меня к краю дивана. Я подползаю ближе к стене, которая нас разделяет, и заглядываю в небольшую щель под плющом.

Джуд погружен в свой мир, в наушниках, совершенно не замечая меня. Его спортивные штаны сползли на бедра, обнажив четкие линии живота, на котором до сих пор блестели капли воды от недавнего душа. Влажные пряди волос завивались на затылке, а кровь с ран на коже смыло водой.

— Жестокая рука судьбы… нет… чертова глупость, — бормочет он, в отчаянии прочесывая длинными пальцами волосы.

Вся ярость, которую я ранее испытывала, исчезла, как будто ее и не было вовсе.

Он выглядит расслабленным. Изможденным. Усталым. Скрепленным чернилами и напряжением, как будто каждая часть его тела едва удерживается на месте.

Сигарета между его губами выглядит почти съедобной, обрамленная изгибом его рта, вокруг которого танцует дым. Мои глаза прослеживают татуировки, покрывающие его кожу – скрученная змея на бицепсе; кинжал, вырезанный на груди; херувим, сидящий на плече. Так много кусочков, разбросанных по всему телу, каждый из которых так же беспорядочен, как и другие.

Электрический ток пробегает по моим венам, когда мой взгляд падает на полумесяцы на его плечах. Следы, оставленные моими ногтями, когда я цеплялась за него, теряясь в волнах наслаждения, которые пронзили меня.

Я знаю, что, трахнув его, я заклеймила себя как предательницу, но в тот момент? Это не казалось мне предательством.

Это ощущалось, будто я хватаюсь за жизнь голыми руками.

Джуд за считанные секунды превратился из предвестника смерти в живой электрический кабель.

В тот момент, когда он коснулся меня, между нами пробежала искрящаяся, взрывоопасная жара. Пульсация, одновременно пугающая и опьяняющая, будто мы обманули Вселенную, и она дала нам понять, что знает об этом.

В том лесу это не было предательством – это был инстинкт.

Это было ощущение жизни, кожи на коже со всей хрупкостью и жестокостью, которые несет в себе жизнь. Мы прикоснулись к чему-то священному, к чему-то, чего не должны были касаться.

Я могла бы списать все на адреналин, даже на посттравматический шок, но это была бы просто еще одна ложь.

Я хотела его.

И, боже, как я ненавидела себя за это. За все.

— Жар… нет, не то… тепло? Может быть, — его голос вырывает меня из раздумий, и я кусаю губу, чтобы не рассмеяться.

Что он, черт возьми, делает?

Звук разбивающегося о пол стекла заставляет меня вздрогнуть.

— Черт, Галилео, — шиплю я, поднимаясь с дивана, чтобы оценить ущерб. На полу балкона лежат осколки чашки, а виновника, конечно же, нигде не видно.

Я опускаюсь на колени и заглядываю под диван, где прячется моя слепая кошка. Тихо щелкая языком, я протягиваю руку и касаюсь ее шерсти. Она прижимается к моей ладоне и тихо мурлычет, а я беру ее на руки и проверяю лапки на наличие порезов.

К счастью, сегодня не придется бежать к ветеринару.

— Все в порядке, заучка? — самодовольное замечание Джуда проскальзывает сквозь стену, и я практически слышу ухмылку на его лице.

Черт, просто фантастика. Меня поймали.

— Видишь, что ты натворила? — шепчу я в шерсть Галилео, качая головой, когда несу ее в свою комнату. Я вздрагиваю от своих собственных слов. — Ну, не видишь, но ты поняла, что я имела в виду.

Я говорю себе, что нужно просто остаться в комнате, залезть в постель и накрыться с головой одеялом. Так поступил бы любой нормальный человек после такой ночи. Но вместо этого я тихо закрываю балконную дверь, опускаюсь на диван и проверяю, что стою лицом к перегородке.

Я с трудом сглатываю слюну, когда вокруг воцаряется тишина, и беру со стола горящий косяк, чтобы занять руки.

Он густой; оседает, как дымка, висящая в воздухе. Единственный звук – это волны, ласкающие утес, а между нами повисла реальность того, что произошло.

Я видела, как Джуд убил человека за то, что тот слишком близко ко мне подошел.

Парень даже не прикоснулся ко мне. Сделал всего один шаг и кидался угрозами. Этого было достаточно. Гнев Джуда был мгновенным, смертельным. Без сомнений. Без раздумий. Он действовал так, будто это был инстинкт, как будто разрушение было частью его сущности.

Хруст костей, мокрый стук тела, ударившегося о землю. Симфония жестокости, которая до сих пор звучит в моих ушах, и Джуд был дирижером.

Он даже не моргнул. Ни разу. Просто чистое, холодное, расчетливое уничтожение.

— Ты задохнешься ото всех этих мыслей.

— Уверена, тебе бы это понравилось, — говорю я сквозь облако дыма.

— Может быть.

Я бросаю многозначительный взгляд на перегородку, покрытую плющом, показывая ему средний палец, не заботясь о том, что он не может этого увидеть. Важно не то, что он видит, а то, что я думаю.

— О чем ты там бормочешь? — спрашиваю я, сдвигаясь, чтобы прислониться спиной к подлокотнику. — Кажешься прям настоящим перфекционистом, когда после уборки места преступления еще и домашнюю работу делаешь.

Джуд издает гортанный, скорее насмешливый, смешок.

— Ты под кайфом.

— Да ладно, Шерлок. Это не значит, что я тебя не слышала. Я под кайфом, а не глухая, — я держу косяк между пальцами, дым лениво клубится в воздухе. — Что ты делал?

— Ничего, что могло бы заинтересовать научного фанатика с манией к LEGO, — его тон непринужденный, но в воздухе чувствуется перемена, слышно, как она беспокойно шевелится. — Поверь мне.

— А ты попробуй объяснить.

Слова вырываются из моих уст, прежде чем я успеваю их остановить. Может, это травка притупила мою бдительность, а может, мне просто нужны ответы. Любопытство жжет грудь, как зуд, который невозможно почесать, и я знаю, что не могу его так оставить.

Ненавижу, когда меня оставляют в неведении. Это сводит меня с ума. И сейчас? Это похоже на один из тех случаев, когда отсутствие ответов будет разъедать меня, пока я не сойду с ума.

Единственное, что я узнала за время жизни с парнем по ту сторону реки? Его фотография висит рядом со словом «одиночка» в словаре Мерриам-Вебстер.

Джуд практически дышит изоляцией. Он цепляется за ночь, за тишину, как будто это единственное, что удерживает его на земле. Ему не нужны слова, чтобы сказать людям держаться подальше – его присутствие говорит все за него.

Этот парень движется по миру с непроницаемым равнодушием, как будто ничто и никто не может коснуться его. Я всегда замечаю его в тени, спрятанного в углах, куда едва доходит свет, как будто звук чьего-то дыхания может вывести его из себя.

Если бы мы были из других семей и начали с чистого листа, мы все равно оказались бы на противоположных концах спектра личности.

Я расцветаю под светом, где энергия людей питает меня, где шум повседневной жизни – как кислород. Мне нужно внимание, шум, хаос.

Он живет в тишине, в местах, где воздух кажется тяжелым, как будто он может задушить все, что приблизится к нему слишком близко.

Шуршание бумаги вырывает меня из раздумий. Я слышу его еще до того, как вижу край записки, проскальзывающей по покрытой плющом стене.

Я смотрю на нее, не зная, что чувствовать – любопытство или раздражение.

— Что это, реально домашка? — бормочу я, но уже тянусь за листом. Мои пальцы скользят по рваному краю, когда я вытаскиваю бумагу.

Она смята, края изношены, как будто ее много раз складывали и разворачивали. Почерк неаккуратный, набросанный поспешными, неровными штрихами, как будто мысли опережали руку.