Гнев изгнанника (ЛП) - Джей Монти

Я вором был в тени ночной,

Стремился к свету, что не мой.

Огонь, что миру был дан в дар,

Мне кости жег, как страшный жар.

Прометей знал цепей гнет,

Мои ж – из крови, что течет,

Не скалам был я отдан в плен,

А месту, где любовь – страданий тлен.

Мне дали сердце из камня,

Тяжелое, холодное, будто пламя.

Сказали, что не сломить его,

Как будто это было торжество.

Не груз нести мне суждено,

А эхо грешника, что давно

Пересек мой путь с тоской,

Потерянной мести точный строй.

Судьбы рука меня тесала,

Из камня, что меня скрывал.

Проклятьем сел на гнилой трон,

Но жаждал лишь тепла времен.

Искру добра искал везде,

Что не дана была мне нигде.

Я мрамором и кровью опьянен,

Богами забытый, я трагедией рожден.

Я прочитала эти слова один раз, два, затаив дыхание.

Джуд Синклер – чертов поэт.

Поэзия – это хаос. Это вселенная до Большого взрыва, беспорядочное столкновение атомов, которое невозможно предсказать.

Физика? Физика имеет смысл. Можно увидеть действующие силы, понять их, решить проблемы, как головоломки, ожидающие своего решения. Но поэзия? Это эмоции. Это абстракция. Это игра в темноте.

И все же…

— Звучит… хорошо, — признаю я, ненавидя, как чужды мне слова, вырывающиеся из моих губ. — На самом деле, очень хорошо.

Не знаю, что послужило причиной – его непосредственность или то, как его слова впиваются в мою грудь и оседают там, как груз, о котором я не просила.

Мой разум закручивается от этого понимания, туман от травки искажает реальность, стирает границы между человеком, которого я знаю, и тем, кто написал эти слова.

Джуд, которого я знаю, – это воплощенная ярость, человек с грубыми краями, трус, который хранил секрет своего друга ценой моих страданий. Тот самый человек, который на моих глазах холодно и безжалостно убил человека голыми руками.

Но это? Я не узнаю человека, написавшего эти слова.

Этот человек разбит, ранен, обнажен до костей. Он курит одну сигарету за другой, как будто пытается заполнить все пустоты внутри себя, выливая свою боль в разбитые строчки стихов.

Джуд – ходячее противоречие. Он проливает чернила теми же руками, которыми проливал кровь.

— Тебе не кажется странным, что твои руки способны убивать и писать стихи? — спрашиваю я, нахмурив брови.

— Эти вещи не совсем синонимы. Поэты меланхоличны, а не кровожадны.

Звук зажигалки эхом разносится по комнате, он делает паузу, вдыхая дым.

— Уничтожить – значит освободить место для творчества, — бормочет Джуд, и в его словах слышится легкая резкость. — Уничтожение обнажает все до костей. Именно оттуда рождается искусство.

Заметка для себя: когда у Джуда творческий кризис, люди умирают.

— Так ты хочешь сказать, что поступил как Американский психопат, чтобы найти художественное вдохновение?

— Да, — фыркает Джуд. — Что-то в этом роде, заучка.

Мне следует оставить эту тему. Перестать пытаться пошутить.

Но любопытство – опасная вещь, и я страдаю от него в острой форме.

У меня есть вопросы. Очень много вопросов.

Что с тобой случилось? Почему поэзия? Почему ты убил человека ради меня? Кто ты, черт возьми?

Они жгут меня изнутри, терзают мой разум, пока слова не вырываются из горла. Я виню смертельную смесь травмы, истощения и марихуаны в том, что я больше не могу сдерживать их.

— Ты сделал это ради меня?

Я кусаю внутреннюю сторону щеки. Острый привкус железа наполняет мой рот, когда я оттягиваю чувствительную кожу, не уверенная, что я еще хочу услышать ответ.

Я уставилась на деревянную перегородку, разделяющую нас, чего уже недостаточно, чтобы видеть его через щель. Но я слышу – его голова мягко стучит о стену.

— Я сделал это не ради удовольствия, — выдыхает Джуд, его голос грубый, как гравий, царапающий мою кожу.

Его ответ повисает в воздухе, как будто в ожидании моей реакции. Сердце стучит в груди, медленно, тяжело, слишком громко, слишком отчетливо.

Ну, я уже открыла ящик Пандоры. Ущерб нанесен, крышка снята, и назад пути нет. Поэтому я продолжаю, не в силах остановиться.

— Почему?

— Ты заслуживала защиты.

Ответ Джуда резкий, холодный. Окончательный, как будто эта одна фраза может все исправить.

Как будто она может стереть кровь, беспорядок, годы боли, которые опустошили меня, превратили в человека, которого я едва узнаю.

Мое сердце бьется о грудь, разрывая грудную клетку, как будто кости больше не могут сдерживать муку, пронизывающую меня. Я чувствую, как шрамы, которые я годами зашивала, раскрываются, а неровные края разрывают хрупкую кожу, выпуская наружу всю ярость, которую я зарыла глубоко в себе.

Гнев, медленный и жгучий, ползет по моей спине, как спичка, поднесенная слишком близко к фитилю.

Джуд опоздал на четыре года с этой ерундой.

— Я заслуживала защиты? — мои кулаки сжимаются, горло пересыхает от неверия, ярость скручивает мои слова. — Ты, блять, серьезно?

Воспоминания наводняют меня, утягивая под поверхность, где обитает все, чего я боюсь. Сегодняшний вечер был его искуплением? Каким-то извращенным способом заплатить за молчание, которое защищало Окли? За то, что он стоял и смотрел, как я разваливаюсь под тяжестью насилия, как я рушилась, кусок за куском?

Моя челюсть сжимается, и я скрежещу зубами, пока напряжение не пронзает мой череп острой болью.

Один добрый поступок не избавит меня от кошмаров, которые преследуют меня. Он не уберет с моей кожи невидимые следы рук, которые не принадлежат мне.

Джуд Синклер мог бы убить тысячу человек сегодня ночью от моего имени. И все равно не заслужит моего прощения.

— То, что ты не хочешь это слышать, не делает это менее правдивым, — голос Джуда режет мне кожу, его тон острый.

— Я никогда не просила твоей защиты, — выпаливаю я в ответ, голос дрожит под тяжестью всего, что я держала в себе.

Я чувствую, как в груди горит огонь, горячий и всепоглощающий, и я не могу его остановить.

Вот почему.

Вот почему я никого не подпускаю к себе. Вот почему я воздвигаю стены, почему я отгоняю всех, кто подходит слишком близко.

Я становлюсь диким существом.

Существом, движимым местью, человеком, который поджог бы святую землю с полным намерением увидеть, как кто-то погибнет в пламени.

Когда это становится невыносимым, когда гнев берет верх, моя ДНК изменяется, извращается, покрывается ядом, разъедающим каждую молекулу.

Ярость неотделима от меня – она и есть я.

И это единственное, что когда-либо защищало меня.

— Нет, но тебе она была нужна, — его тон меняется, в голосе появляется резкость. — Была нужна сегодня, как и четыре года назад. Мне так…

— Ты не имеешь права извиняться! — кричу я, слова вырываются из груди, ладони ударяются о перегородку между нами, с силой толкая ее. — Ты не имеешь права меня спасать.

Отчаяние сжимает меня, заставляя разбить что-нибудь – что угодно, только бы избавиться от этого хаоса, разрывающего меня на части.

Он не будет героем.

Я снова ударяю руками по стене, еще сильнее. Удар отзывается эхом в костях, тупая боль подпитывает огонь, уже бушующий внутри меня. Но перегородка не сдвигается с места, болты под ней надежно крепят ее к полу балкона.

Но я не останавливаюсь. Не могу.

Мои кулаки снова и снова ударяют по перегородке, тело дрожит от каждого удара, ладони немеют, руки трясутся от напряжения.