Гнев изгнанника (ЛП) - Джей Монти

— Мне не нужна твоя помощь, чувак, — бурчу я.

— У вас в крови заложено быть такими засранцами, или ты сам блестяще с этим справляешься?

— Спроси у своего отца.

Я жду гнева, может быть, даже драки.

Я готов к этому, готов к резкому ответу, вспышке гнева, которая обычно следует, когда я заставляю кого-то перейти черту. Но вместо этого Эзра шокирует меня. Он не набрасывается на меня и не бросает в ответ какую-то язвительную реплику.

Вместо этого он смеется – тихо, почти про себя, и этот звук застает меня врасплох. Он слегка покачивает головой, улыбаясь, и прикусывает нижнюю губу.

— У всех нас есть свои проблемы, Синклер, — говорит он со вздохом. — Ты просто позволил своим превратить тебя в злобного засранца, который не может отличить друга от врага.

— Прости, но мне не нужны друзья, — я хватаю чистую губку, и ее мокрый звук эхом разносится в ушах, когда я бросаю ее на капот машины, чтобы стереть перевернутый смайлик.

— Да, ну, я слишком под кайфом, чтобы быть твоим врагом. Забудь об этом, — он наклоняется через крышу машины и стирает еще один перевернутый смайлик.

Мы работаем слажено, но по причине определенных обстоятельств. Мы двоюродные братья, но не кровные.

До того, как начать здесь работать, я даже ни разу не разговаривал с Эзрой. Ни разу. Мы не обмолвились ни словом, ни приветом. Черт, с тех пор, как я начал здесь работать неделю назад, самое большее, что мы сказали друг другу, это «Замени масло в боксе 4».

Я это к тому, что мы не друзья и уж точно не семья, блять. Так что возникает вопрос, чего он от меня хочет?

— Думал, ты уже на «Перчатке», — прощупываю я, опасаясь язычника, которого все называют Тенью.

— Блять, нет, — он смеется сам над собой, поднимая мой стеклоочиститель. — Это их дело. Я не хочу быть свидетелем их кровавой бойни.

Белки его глаз окрашены в красный цвет, в уголках проступают вены, запутавшиеся в паутине туманного сна.

Он не настолько под кайфом, но здесь, в гараже, он гораздо разговорчивее, чем на территории кампуса. Если делать предположение, то я бы сказал, что Эзра курит травку на пассажирском сиденье.

Я заметил это уже второй раз за неделю. Не могу сказать, закрывает ли его семья на это глаза или доверяет ему, но он явно склоняется к тому, что это не просто подростковые шалости, а серьезная проблема.

— Они?

Мягкий стук стеклоочистителя об окно раздается эхом, когда он резко поворачивает голову к выходу.

— Фантастическая четверка. Нора, Атлас, Рейн и Фи. Конкуренты-маньяки. Мой брат не разговаривал с Рейном три месяца из-за игры в «Монополию». Они ненавидят проигрывать. Я и Энди всегда стоим в стороне, чтобы помочь с кровавыми последствиями.

Я останавливаюсь на полпути, мое любопытство пробудилось без моего ведома.

— Фи тоже любит соперничать?

— Раньше любила. Она чертовски умная, участвовала в куче академических соревнований и выиграла большинство из них. В старшей школе ее приняли в Массачусетский Технологический Институт.

Интересно.

— Возможно, для моей машины было бы лучше, если бы она уехала.

Эзра ухмыляется, опуская стеклоочиститель на место с мягким стуком.

— Может быть. Но тогда ты бы не испытал удовольствия от ее художественного самовыражения.

Я закатываю глаза, не упуская его сарказма.

— Удовольствие – это еще мягко сказано.

Он прислоняется к машине, скрестив руки на груди, и на мгновение отводит взгляд, прежде чем снова посмотреть на меня.

— Не всегда так было. Раньше она была другой.

— Другой в каком смысле?

— Не знаю. Просто другой, понимаешь? Ходила с опущенной головой, делала то, что ей говорили. Тихая, сосредоточенная, почти незаметная. Но жизнь давит на тебя, и ты либо давишь в ответ, либо тебя затопчут. А она…

Эзра замолкает, в его стеклянных глазах мелькает что-то нечитаемое, прежде чем он продолжает.

— Она сопротивлялась, блять, изо всех сил. И с тех пор она сопротивляется. Всему и всем. Особенно себе.

Ее пьяные слова и трезвые мысли в ночь вечеринки пробудили во мне что-то. Чувство, которое я не испытывал уже давно.

Любопытство.

Я тайно наблюдал за ней последние несколько дней.

Я знаю, что она каждое утро на завтрак ест бейгл со взбитыми сливками. Что она тайком уходит из дома и каждый четверг вечером катается на машине. У нее есть слепая кошка, которая, блять, обожает меня. Сегодня утром Галилео свернулась калачиком в моей постели.

Несложно догадаться, кто она такая.

Ее публичные страницы в соцсетях – настоящая золотая жила. Целая лента, заполненная фотографиями семьи и друзей – столько улыбок, столько притворства. Но больше всего выделяется она сама.

Всегда в кадре, но никогда не в настоящем моменте. Как будто она просто… там, призрак, преследующий собственную жизнь, позирующий для фотографий, на которых ей не место.

Она – Ван Дорен, но она не является реальной частью этой семьи, не так, как я думал. Между ней и остальными есть дистанция, невидимая грань, которую она отказывается пересекать.

На каждой семейной фотографии она стоит с краю, довольно близко, чтобы ее можно было заметить, но достаточно далеко, чтобы на нее не обратили внимания. Всегда наблюдает, никогда не участвует.

Это странно, учитывая, как она любит быть в центре внимания.

— Она…

Вибрация в кармане заставляет меня замолчать на полуслове. Я вытаскиваю телефон, вытираю руку о джинсы и прижимаю его к уху, не глядя на экран.

— Да? — бормочу я, уже раздраженный.

— Джуд, мой друг, — голос Окли невнятно доносится из динамика. — Как тебе жизнь в особняке Ван Доренов?

Я стискиваю зубы. Он сейчас, блять, совсем не в себе. Я слышу это по тому, как его слова путаются, слишком расслабленно, слишком небрежно, как будто он забыл, как говорить. Черт, может, и забыл.

На заднем плане слышен смех, а затем резкий звук разбивающегося стекла. Я качаю головой, понимая, что Окли слишком ушел в свой мир, чтобы его можно было спасти.

Это не мой друг. Он уже давно не мой друг.

— Я же сказал, что все кончено. Удали мой номер, Оукс.

— Да ладно, не будь таким, приятель, — скулит он, и я почти вижу, как он спотыкается в каком-то полутемном помещении, окруженный людьми, которые даже не знают его имени. — Ты действительно собираешься предать нашу дружбу из-за каких-то наркотиков? Я был единственным, кто протянул тебе пакет льда, когда твой папа надрал тебе задницу. Я прикрывал тебя, чувак.

Его слова бьют как тупые удары, но именно прошлое, которое он вытаскивает на поверхность, заставляет меня сжать челюсти.

Кровь, синяки, Окли, стоящий там с пакетом льда и улыбкой, которая так и не дошла до его глаз. Мы были близки, но после того, как его отца посадили, все изменилось.

Оукс стал… куском дерьма. Перестал о чем-то заботиться, потерял человечность, превратился в кого-то, кого я не узнавал.

Он отказывается выбираться из грязи, в которую его бросила семья, и я не хочу гнить там вместе с ним.

— Пока, — мой палец зависает над экраном, готовый положить трубку, но его голос становится отчаянным.

— Подожди, подожди, Джуд! Подожди, чувак. Мне нужно спросить у тебя кое-что!

Я колеблюсь.

Может, это моя глупая часть все еще держится за него, дает ему шанс. Часть, которая надеется, что, может, на этот раз он попросит о помощи. Что он будет искренен.

Потому что если бы он хотел, если бы он действительно хотел выбраться из этого дерьма, в котором он тонет, я бы помог ему. Я бы вытащил его из грязи, если бы пришлось, так же, как я пытался сделать с отцом.

И я чертовски ненавижу себя за это.

— Быстрее, — рычу я, сжимая челюсти.

Он не отвечает сразу. Он позволяет тишине затянуться, растягивая ее до невыносимости. А потом я слышу это – усмешку в его голосе, слизкую и самодовольную, ползущую по телефонной линии, как паразит, впивающийся под кожу.

— Фи все еще такая же сладкая, какой я ее помню?