Гнев изгнанника (ЛП) - Джей Монти

Ранее появившийся адреналин? Исчез, сменившись тяжелой, грызущей пустотой. Но я не могу отрицать, что почувствовал облегчение, и что не могу заставить себя почувствовать ни капли сожаления.

Здесь тихо, за исключением редких звуков шагов и приглушенных голосов снаружи.

Только я и мои мысли, единственный свидетель ярости и боли, которые так долго кипели во мне.

Мне нравится быть одному.

В тишине я могу быть тем, кем хочу.

Я и создатель, и наблюдатель, и архитектор своих собственных мыслей. Это убежище, где я могу дышать свободно и существовать без тяжести мира, давящей на меня.

Это единственное время, когда я нахожу покой.

Визг металла, скрежещущего о металл, вырывает меня из этого состояния. Мои глаза устремляются к двери камеры, и я думаю: «Вы, блять, издеваетесь надо мной».

Я начинаю задаваться вопросом, перестанет ли жизнь когда-нибудь издеваться надо мной. Сейчас это уже становится слишком.

— Кофемашина для эспрессо? Умно. Стоит отдать тебе должное.

Сэйдж Ван Дорен стоит по ту сторону решетки, ярким пятном цвета в этом сером, забытом помещении. Ее голубой брючный костюм слишком аккуратен и чист для такого места. Ее рыжие волосы идеальными волнами ниспадают на плечи, ни одна прядь не выбивается из прически, как будто ее совершенно не беспокоит хаос, в который она попала.

— Пришла, чтобы назначить мне дату свидания с твоим мужем в суде? — я приподнял бровь, потирая ободранные запястья, успокаивая боль от наручников, которые мне надели ранее.

— В этом нет необходимости. Джек Дженсен решил проявить великодушие и не стал выдвигать обвинения, — Сэйдж достала из сумки на плече несколько листов бумаги. — Документы о залоге.

Я сгибаю пальцы, сжимая челюсть, представляя, как Сэйдж достает деньги из своей сумки Prada, чтобы замять мой приступ гнева.

Хотел ли я сесть в тюрьму за нападение с отягчающими обстоятельствами? Нет.

Хотел бы я сесть в тюрьму вместо того, чтобы принять помощь Ван Доренов? Блять, да.

— Не говори мне, что ты все еще надеешься, что я соглашусь, — бормочу я, скрестив руки на груди.

— Надеюсь.

Она говорит это с ухмылкой, но в ее холодных, наблюдательных глазах читается жалость. Она застыла на ее опущенных губах, выдавая ее удовольствие с оттенком печали, как будто я какой-то трагический персонаж в пьесе, на которую она никогда не хотела идти.

Сэйдж жалеет меня.

Бедный, жалкий, одинокий Джуд. Совершенно один, запертый в камере. Ее шанс сыграть спасительницу для разбитого мальчика, не подозревая, что я всю жизнь рос, зная, что она – злодейка.

И она не станет героиней в моей истории.

— Я не какое-то бродячее животное, которое ты можешь забрать к себе и превратить в домашнего питомца, — мой голос дрожит от раздражения, разочарование ползет под кожу, как красные муравьи. — Сделай пожертвование ради другой благотворительности, чтобы сократить свои налоги. Мне это не интересно.

Я сжимаю кулаки по бокам, прислоняясь к холодной бетонной стене. Я никогда не пойму, почему она продолжает протягивать мне руку помощи. Я уже достаточно сильно укусил их за протянутые пальцы во время оглашения завещания. Сейчас она попросту теряет время.

Я бы предпочел, чтобы она относилась ко мне так же, как ее муж, – как будто меня не существует. Одного конфликта было достаточно, чтобы он понял, что между его прошлым с моим отцом и нашим испорченным настоящим нет никакого моста.

Ее каблуки стучат по бетонному полу – дорогие и дизайнерские, я уверен – когда она выпускает глубокий вздох, наконец нарушая тишину.

— Есть вещи похуже, чем принять мою помощь.

Я смотрю, как она садится на скамейку слева от меня, складывая руки перед собой. Ее идеальные красные ногти блестят под ярким светом ламп. Ее взгляд заставляет меня съежиться, как будто она пытается заглянуть за стены, которые я построил; как будто, если она будет смотреть достаточно долго, я сломаюсь.

— Ты слишком себя переоцениваешь.

Она не дрогнула. Наоборот, ее взгляд слегка смягчился, и от этого мне стало, блять, тошно.

— Моя семья, особенно мой муж, далеко не идеальны, и я не утверждаю, что мы идеальны. Мы знаем, что совершали ошибки, Джуд. Но мы предлагаем тебе то, чего никто не сможет тебе предложить. Мы можем дать тебе…

— Травму? — прервал я ее горьким смехом. — Она у меня уже есть, дамочка.

Ее губы сжимаются в тонкую линию, но она не поддается на провокацию.

— Шанс. Шанс бороться. Стать лучше. Доказать, что они неправы. Стать тем, кем ты хочешь быть в этой жизни, Джуд. Вот и все.

От ее слов у меня по коже бегут мурашки, и я чувствую, как в груди нарастает знакомая ярость. Мой голос быстрый и резкий, как хлест кнута по обнаженной коже.

— Потому что ты не дала такого шанса моему отцу?

Я жду, что она содрогнется, встанет и уйдет, поджав хвост. Это не тот разговор, который она захочет вести со мной. Он заденет ее за живое и заставит вспомнить прошлое, от которого она убежала так далеко, что, вероятно, забыла о его существовании.

Но она даже не пошевельнулась.

Вместо этого она застыла на месте, голубые глаза сузились до щелочек, а одна идеально ухоженная бровь выгнулась в вызывающем жесте.

— Ты думаешь, что твоя грубость меня испугает? Дорогой, я изобрела мелочность.

Я слышал слухи; шепот о том, какой жестокой могла быть Сэйдж Ван Дорен в прошлом. Наверное, Фи унаследовала свой острый язычок именно от нее.

— Ты не настолько глупый. Твоя мать закончила школу с отличием, она была одним из самых умных людей, которых я знала, а Истон был засранцем, но он не был дураком. Так что я точно знаю, что ты не глупый, — она делает паузу, давая словам повиснуть в воздухе. — А это значит, что ты намеренно тратишь свой потенциал на что? На свое эго?

— Да что с тобой, дамочка? Почему ты просто не можешь оставить меня в покое?

— Твой отец и я были друзьями. До всего случившегося Истон был моим другом, — ее голос смягчился, совсем чуть-чуть. — Я хочу сделать это ради друга, которого когда-то знала, ради тебя. Ты заслуживаешь большего, чем то, что предлагает тебе Пондероза Спрингс.

Ее друга. Ее, блять, друга?

Имя Сэйдж было заклинанием, которое сопровождало многие акты насилия надо мной со стороны моего отца. Жестокая песня для злобного танца, который я умолял его прекратить.

Сэйдж. Сэйдж. Сэйдж. Сэйдж.

Это я слышал снова и снова, пока алкоголь и наркотики уносили моего отца в место, далекое от этой земли, и погружали его в прошлое, поглощенное женщиной, стоящей передо мной. Женщиной, которую он любил и потерял.

— Ты отнял ее у меня! — однажды закричал он, лицо его было цвета свежераспустившихся роз, прежде чем он толкнул меня с лестницы. Я сломал ключицу в двух местах, и винты, скрепляющие ее, до сих пор, блять, болят, когда я слышу ее имя.

Даже когда он был трезвым, в ясном уме и сосредоточенным на настоящем, он произносил бесконечные монологи о своей бывшей невесте, писал страницы за страницами о ней, замаскированной под вымышленных персонажей, в тетрадях на пружине.

— Так дело в вине? — я насмешливо фыркаю, наклоняясь вперед и сжимая кулаки. — Какую бы вину ты ни чувствовала, ты свободна от нее. Я освобождаю тебя, Сэйдж. Отпусти это и оставь меня, блять, в покое.

Они смогли сбежать от своего прошлого.

А я все еще прикован к нему.

И что самое ужасное? Я даже еще не был жив, чтобы его увидеть.

— А что, если я скажу тебе, что могу гарантировать твое поступление в Стэнфорд следующей осенью?

Я замер.

Слова повисают в воздухе, и на секунду я забываю, как дышать.

— Как…

— Есть мало вещей, которых я не знаю и не могу узнать, Джуд, — она наклоняет голову, пристально глядя на меня. — Ты хочешь поступить в Стэнфорд? Рук – выпускник этого университета. Ты проучишься в «Холлоу Хайтс» всего год. Позволь нам помочь тебе в течение одного года.

В моем мире мечты – редкость.