Гнев изгнанника (ЛП) - Джей Монти

Я вытаскиваю один из пластиковых пакетиков из бокового кармана, зажимаю его между двумя пальцами и встряхиваю в воздухе.

— Думаешь, если продолжишь спрашивать, то цена изменится? — я приподнимаю бровь, глядя на него без выражения и без тени улыбки. — Пять грамм. Восемьдесят баксов.

В Орегоне марихуана легальна уже много лет, но не для тех, кому меньше двадцати одного года и кто не может позволить себе быть пойманным с поддельным удостоверением личности. Эта лазейка в системе позволяет Окли зарабатывать на жизнь, а мне – на выживание.

Когда за сорок восемь часов ты превращаешься из просто нищего в совершенно нищего, ты готов пойти на отчаянные шаги. Например, продавать марихуану идиотам, чтобы иметь возможность жить хотя бы в трущобах.

— Да ладно, братан. У Кья в Спрингс цена намного ниже.

— Тогда иди и покупай у нее, — я поднимаю взгляд на его лицо, глаза бесстрастные и лишенные веселья. — И я не твой братан.

Он проводит крупной рукой по лицу, явно раздраженный. Уверен, ему не часто отказывают. Ибо зачем? Все, что он когда-либо хотел, подавали ему на блюдечке с золотой каемочкой.

Текс кладет руку на крышу моей машины, наклоняется и душит меня вонючим запахом своего одеколона. Мышцы моей челюсти дергаются, ноздри раздуваются, когда я делаю глубокий вдох, пытаясь успокоить гнев, бурлящий в моем животе.

— Я могу сделать твою жизнь адом, грешник. У меня есть власть, даже здесь, в этой дыре Уэст Тринити Фолс. Так что возьми пятьдесят и не зли меня, ладно?

Я, блять, ненавижу это прозвище.

Я хватаюсь за ручку, прежде чем открыть дверь. Текс теряет равновесие, не ожидая, что его ударит дверь машины. Он выдыхает, когда его задница ударяется о землю. Я с силой захлопываю дверь и опираюсь рукой на оконную раму.

— Что за херня! — кричит он, нахмурив брови, а лицо его становится тревожно красным.

Парень действительно должен меньше принимать стероиды, пока у него голова не отвалилась.

Несколько человек у заправочных колонок оглядываются на нас, а затем отворачиваются. Уэст Тринити Фолс, может, и полон отбросов и преступников, но люди здесь не лезут не в свое дело.

— Если не хочешь провести ночь, собирая свои зубы по асфальту, не трогай больше мою машину.

Текс насмешливо фыркает, легко вставая на ноги. Похожий на малыша, которого только что поставили в угол, он тяжело дышит, вытаскивая кошелек и перебирая купюры с надутыми губами на уродливом лице.

После того, как он неохотно отдает мне деньги, я сую ему в руку завернутую в целлофан травку. Когда-нибудь мне повезет. Он даст мне отличный повод разбить ему башку, и я с нетерпением жду этого дня.

— Тупой отброс, — ворчит он, засунув руки в карманы.

Я поднимаю средний палец и ухмыляюсь.

— В то же время на следующей неделе, язычник?

Те, кто вырос в позолоченных особняках Пондероза Спрингс, были ласково прозваны язычниками теми из нас, кто жил на противоположной стороне города. Не знаю, когда это началось, и мне было все равно, я знал только, что с тех пор, как я переехал в Уэст Тринити Фолс, мы всегда были «отбросами».

Он не отвечает, просто поворачивается и направляется к своему джипу Wrangler. Его банда выглядывает из окон, хохоча и празднуя успех своего капитана.

Я презрительно фыркаю и закрываю окно. Да, теперь понятно, почему Фи встречалась с ним.

Они не только эгоцентричные, избалованные снобы, но и Текс настолько поверхностен, что с ним было легко играть в ее игры. Идеальная жертва, которую она могла заманить в свои сети и разрушить, не дав ему даже сказать «Черная вдова».

Ухмылка появляется на моих губах. Неудивительно, что она так быстро намокла на моем члене. Текс не смог бы найти клитор даже с картой и компасом – у этого парня едва ли найдутся две мозговые клетки, чтобы хоть что-то сообразить. Может, поэтому она такая раздражительная. Наверное, это очень выводит из себя – трахать парней, которые не могут довести ее до оргазма. Бедная, жалкая, одинокая Серафина, вся такая сдержанная.

Надо было сбросить ее с башни и на этом закончить. Это был идеальный шанс дать Руку Ван Дорену почувствовать то, что я испытывал всю свою жизнь.

Я мог бы позволить ей упасть и исчезнуть. Никто бы не нашел ее тело, пока лесник не пришел бы патрулировать эту местность, и все бы выглядело как самоубийство.

Безупречная месть.

Лучше бы Фи в ту ночь пошла домой и преклонила колени у кровати. Молилась тому Богу, в которого она верит, чтобы единственным, что удержало меня от того, чтобы стать чертовым психопатом, было осознание того, что я доказал бы, что она была права.

Доказал бы, что они все были правы.

Я был бы не лучше человека, который воспитал меня в вере, что жестокость – это сила, оружие, которым можно свободно и часто пользоваться. Я не сделал этого, не потому что мне было не плевать на то, что случится с Фи. Я просто не хотел признать правоту всех, кто говорил мне, что я такой же, как мой отец, еще до того, как я понял, что это плохо.

В ту ночь я видел, как убиваю ее. Как легко было бы включить в себе этот переключатель.

В тот момент я был в ужасе, что все они могут оказаться правы.

Из динамиков моей машины доносится песня «Here Comes The Rain Again» группы Hypnogaja, и я наклоняюсь вперед, увеличивая громкость.

Неоновые огни заправки мерцают, когда я снова тянусь к сумке. На этот раз не за наркотиками, а за потрепанным тетрадным блокнотом на спирали. Вытаскивая ручку из-за уха, я кладу открытый блокнот на колени.

Я быстро зачеркиваю слова, написанные ранее, чернила черной ручки царапают бумагу, когда я пишу новую строку. Я повторяю этот процесс по крайней мере пять раз, пока не нахожу последовательность слов, которая не выглядит полным дерьмом, и решаю прочитать ее с начала.

Я не злюсь на Бога.

Я не уважаю его.

Он дал бой не по силам ребенку его.

Одарил он отцом с кулаками как сталь,

А мне велено было почитать, как всегда.

Он – благословенье? Лишь ярость и крик,

Что в горле моем он разжег напрямик.

Он кричал: «Не подавись!» – и дрожали врата.

Я не злюсь на Бога.

Я не понимаю его.

Он огнем и серой жжет мне греховные ступни.

Разве слов его свет не для тех, кто в беде?

Мне адом грозят за чужую вину

Разве это не дар от него самого?

Я не злюсь на Бога.

Я гневаюсь на него.

Вечное царство поклоняется тому, кто создал меня самого.

Кто дал мне жизнь, кто испытал, кто спас,

Всеведущий стал невеждой, когда услышал детский глас.

«Звонок переадресован. Бога сейчас на месте нет».

Я не верю в Бога, и не жду от него ответ.

Мои сообщения – гимны, что убаюкивали его,

Я молился в тишине, не чувствуя ничего.

Ночью поменял номер, надеясь на мир к утру,

«Аминь» на языке, проснулся с душой в плену.

Бог оставил меня умирать от рук своего дара,

Теперь он звонит и спрашивает строго:

«Почему не веришь ты в мой свет?»

Я молчу, ведь Бога со мной давно уже нет.

— Да, чушь собачья, — бормочу я, бросая блокнот на пассажирское сиденье, устав смотреть на свою словесную рвоту.

Я откидываюсь на кожаное сиденье, руки инстинктивно следуют за потребностью моего мозга в никотине. Я беру сигарету из пачки в подстаканнике и, зажав ее между зубами, поджигаю.

Ментоловый дым охлаждает легкие, опустошает голову, и я позволяю табаку взять верх. Свет поблескивает, когда я вращаю кольцо на указательном пальце большим, лунный свет отражается от слов, выгравированных на металле.

Загадка Шагающего.

Я никогда не был поклонником фэнтези, но папа всегда очень любил «Властелина колец». Что кажется чертовски глупым, если посмотреть на картину в целом, понимаете? Его отчим был подлым ублюдком, который воспитывал его таким же, но он все равно оставался тайным поклонником Толкина, несмотря ни на что.