Неладная сила - Елизавета Алексеевна Дворецкая
– Да. Теперь я волколаком владею. Без моей воли он с темного света больше не выйдет. Одолел я его… – повторил Демка, чувствуя, как тело и душу наполняет упоение победой. – Теперь я…
Кто я теперь? Тот царевич из сказки, какого в мечтах видел рядом с ней? Что-то у него звезда во лбу не засияла, скорее наоборот: волосяная поросль на груди и руках стала гуще. Волколак я косматый? Демка сам не знал, кто он теперь, но зато ясно помнил, ради чего все это было нужно.
– Ты пойдешь за меня?
Да кем бы он ни стал – если Устинья его примет, до прочего нужды нет.
Устинья помолчала, потом тоже засмеялась:
– Ну и сватовство! Я тебя не вижу! Это все во сне… Ты мне снишься, да?
– Может, мне самому все это снится.
Мысль эта придала Демке недостающей смелости: он придвинулся к Устинье и обнял ее. Неважно, что он не мог различить ее черты, как при дневном свете: на была в его объятиях, одетая только в льняную сорочку, и блаженное ощущение ее близости пронизывало его насквозь.
– Ты моя теперь? – шептал он, отыскивая губами ее ухо под теплыми тонкими волосами. – Совсем моя?
Устинья ответила не сразу: ее привычный мир в эти мгновения тоже разбился на кусочки, и она не могла собрать воедино отражения в них. Ночь, темнота – то ли это явь, то ли продолжение тревожного сна. Она слышит голос Демки – хриплый, но узнаваемый. Она скучала по нему и теперь была рада, что он рядом – и при этом чувствовала, что он стал другим. Прикасаясь к нему, она ощущала под руками человеческое тело, но вместо одежды его покрывала звериная шерсть. От этого ощущения Устинью пронзала жуть, вызывая дрожь и непривычное возбуждение, но страха не было. В ночном госте был и Демка, и какое-то иное существо, неведомое и опасное. Но в нем было достаточно много от Демки, чтобы она его узнала.
И еще Устинья сквозь весь этот морок понимала: Демка изменился, чтобы быть с ней, и именно теперь она нужна ему куда больше прежнего.
Да и разве у нее есть иной путь? Жить, ничего не меняя, и она больше не могла; путь к ее прежней мечте об иночестве преграждала необходимость замужества, но никого другого она так же не видела в своей судьбе, как год назад не могла представить себя с Демкой Бесомыгой. Все прочие парни и молодцы казались каким-то прозрачными, легковесными, и только Демка – настоящим.
Устинья коснулась колечка на шее, которое не снимала и ночью. Все давно решено. В тот день, когда она приняла колечко. Или в тот вечер, когда Демка только надумал его добыть? Или… Говорят, всякая невеста для своего жениха родится, так может, доля ее была выпрядена много-много лет назад?
– Да, я пойду за тебя, – выдохнула Устинья.
– Ты будешь меня любить?
– Буду, Демка! – В этот миг она наконец решилась. – И думать я не могла, что ты и есть моя доля, а все же божья воля сильнее всего. Знаю уже: нет мне иной судьбы, кроме тебя.
– Но ты хочешь за меня?
– Хочу, Демка…
Устинья нерешительно обняла его за шею, и его вновь пронизала волна непривычного блаженства: блаженство неведомой ему до того страсти, что наполняет разом тело и душу.
– Страшно мне… – прошептала она, – дядька мой с шишигами знается, а теперь и ты…
«Я теперь – волколак», – продолжил Демка ее мысль, но только про себя. Жутко было думать, что такой ценой он получил на нее право – на Устинью, которая не так давно хотела стать инокиней, – но для него это оказался единственный путь.
Отгоняя жуть, Демка повернул лицо и нашел ее теплые губы; поцеловал ее так, как давно мечтал. Она сначала только покорилась, но потом стала немного отвечать ему; по ее телу прошел трепет, и Демка осознал, что совершенно готов немедленно закрепить свои права. Поняла это и Устинья; она отстранилась и даже уперлась в его плечи, стараясь вырваться из объятий.
– Не бойся… – с мольбой прошептал Демка.
– Пусти меня.
– Давай поскорее! Не будем осени ждать. Вот-вот Купалии – просто уйдем ко мне, как исстари делается. К чему нам вся эта хлопотня со свадьбой – у меня родни одна Мавронья, у тебя один дядька. А приданое ты, поди, лет пять как собрала. Мавронья счастлива будет тебе повой надеть – а до прочих нам нужды нет.
– Дядька хочет, чтобы ты к нам жить перешел.
– Пусть так. – Сейчас Демка был согласен жить хоть в гнезде на дубу высоком, лишь бы с ней. – Стало быть, с Купалий ты меня к себе уведешь. Согласна? То-то все удивятся!
– Да! Согласна! – Устинья снова обняла его за шею и провела рукой по волосам сзади. – Не жили мы как люди – нечего и приниматься.
Демка снова поцеловал ее и никак не мог оторваться.
– Но ты… правда любишь меня? – Не привыкнув, что кто-то его любит, а не просто терпит, он не мог в это поверить. – Не боишься? Я и сам был – не яичко красное, а теперь и вовсе… ты знаешь, кто во мне поселился.
– Я не боюсь, – тихо, уверенно сказала Устинья, не снимая рук с его плеч. – Совершенная любовь изгоняет страх. Где есть страх – любви нет, а где есть любовь – там нет страха. Но ты сейчас уходи. Как пройдет Купальская ночь, все, что с темного света пришло, обратно уйдет, тогда мы и станем жить-поживать, добра наживать… – Она оборвала сама себя и засмеялась. – Все равно никто не поверит!
– Много они знают…
– Где мой дядька? – спохватилась Устинья.
– Придет. Ничего ему не сделалось.
– Придет вдруг, а ты здесь! Еще до свадьбы по хребту наложит – скажет, честь мою рушишь…
– Ушел я, ушел. – Демка встал, заранее чувствуя тоску, что накатит, когда между ними окажется хотя бы несколько шагов. – Это теперь и мой дядька, придется с ним в мире жить…
Подойдя к двери, он толкнул ее, стал на ощупь отыскивать засов… заново поразился, как проник сквозь запертую дверь… Сейчас в нем не было этой способности, но он чувствовал, что может вернуть ее когда захочет. Тень волколака теперь всегда будет занимать логово на дне его души. И Устинья необходима ему, чтобы прочно держать этого зверя в узде. Где она – там божья власть, не даром же волколак покинул его от одного
