Тетушка против - Тата Алатова
— Пожалуй, — согласился Рауль и надолго замолчал, погрузившись в явно невеселые мысли.
Она шла рядом с ним и кипела от злости. С ранней юности привыкнув бороться за свое существование, не позволять вытирать о себя ноги и давать сдачи, Маргарет всегда была уверена в своем праве на ответный удар. И вот теперь, вплотную приблизившись к тридцатипятилетию, столкнулась с последствиями своих решений. Сначала взбрыкнула Пеппа, а теперь и Рауль явно не разделял ее понимания справедливости.
Да просто не надо было его с собой брать! Что этот избалованный, красивый мужчина, не привыкший к трудностям, мог понимать в выживании?
— Пруденс, — он резко остановился уже у самых ворот особняка, схватил ее за локоть, пристально вглядываясь в глаза. — Вы совершенно точно уверены, что не хотите мне ничего рассказать?
— Что рассказать? — недоуменно переспросила она.
— Ну, может, вы скрываете от меня свое прошлое? Боитесь поделиться? Не доверяете?
Да что на него сегодня нашло? С утра не в себе человек!
— Вы же… вы придумываете причины, чтобы отменить помолвку, — осенило ее. — Вот откуда такие странности! Можете не беспокоиться на этот счет, скандалов я устраивать не буду.
— Что за бред, Пруденс! — вспылил он, но поспешила к дому и не стала дальше слушать, а он не стал ее останавливать.
***
До позднего вечера Маргарет, ни разу не присев, металась по дому, пытаясь сделать множество дел одновременно. Она то бралась обучать свое крестьянское семейство, то проверяла швей, то лично хваталась за уборку, и к ночи так умаялась, что едва приползла в свою каморку у лестницы.
После приступа щедрости Рауля здесь стало тесно, многие свертки так и лежали неразобранными. Расчесывая волосы после тайного мытья в господской ванной (которой тишком пользовались и другие слуги), Маргарет вдруг поняла, что едва ли не плачет. Этот чертов граф превратил ее в сентиментальную идиотку!
Рука бессильно упала вдоль тела, гребень тихо ударился о пол. Стало одиноко и холодно, в груди образовалась дыра размером в бесконечность, и она поглощала последние силы и надежды.
В глаза бросился светлый лен ночной сорочки, искушающе выползший из оберточной бумаги. Будто во сне, Маргарет достала сорочку целиком, погладила вышивку — белое на белом, неброское изящество, на которое ей всегда было жаль денег. Как всегда в минуты отчаяния, включилась особая безжалостность по отношению к самой себе, захотелось наказать себя за глупые мечты, ведь они никогда ни к чему хорошему не приводят.
Маргарет медленно надела рубашку, обволокла усталое тело утраченной любовью. Это она ее растоптала, дав повод Раулю разочароваться в своей Пруденс? Или он испугался сложного брака с экономкой, который не принесет ему ни малейшей выгоды? Опомнился наконец, и был совершенно прав. Его будущее теперь сулило некоторую обеспеченность, ну, если Бартелеми не подведет. Так к чему себя связывать лишними узами, когда вот-вот все придворные кокетки станут доступны?
Она осторожно заплела косу, легла в постель и укуталась в одеяло, мечтая побыстрее заснуть, а проснуться уже без дыры в груди.
Маргарет переживет эту ночь, и множество других ночей, и однажды встретит старость, ни о чем не жалея. Она не предаст окончательно Пеппу и не предаст себя, сохранив достоинство. Будет черстветь день ото дня, пока окончательно не утратит душевную чувствительность.
Все к лучшему — хватит с нее любви, от нее слишком больно.
Но сон не спешил ее спасти, и, глядя в темноту, она вспомнила о нежном лунном блеске легких кружев, о том, как приятно было ими любоваться и как чудесно к ним прикасаться. Небольшой сундук из темного дерева стоял сейчас в пустой комнате и как будто ждал, когда его откроют. Он много лет хранил в своем чреве истинные сокровища, и пора было извлечь их на свободу.
Тихо встав, Маргарет накинула шаль, нацепила легкие домашние шлепанцы, активировала специальный тусклый ночной кристалл света и неслышно выскользнула из своей комнаты.
Глава 36
Гитара лежала на диване, но, оказывается, не всякие раны могут быть затянуты грустными серенадами.
Рауль тоже лежал — и безудержно страдал.
Жестокосердие Пруденс, которая походя, с явным удовольствием испортила жизнь глупой молодой служанке, не стало для него каким-то там откровением. Он и прежде понимал, что влюбился в женщину с неумолимым характером, готовую заставить прибираться даже мертвую Глэдис.
Но если решительность, упрямство и практичность — именно те качества, которыми он сам не обладал, — раньше его очаровывали, то теперь казалось, будто он разбился о них, как об острую гранитную скалу. И осколки, бывшие когда-то Раулем Флери, бессмысленно таращились по сторонам.
За часы, проведенные в постели, он пристально изучил потолок, складки балдахина, цветочные узоры на стенах — но так и не нашел ответа, зачем же Пруденс врет ему прямо в лицо.
А ее предположение, будто он пытается увильнуть от венчания, ранило глубоко и сильно. Он женится на ней, даже если небо грохнется о землю, неужели это не очевидно?
Устав, наконец, и от созерцания потолка, и от собственных терзаний, Рауль вскочил на ноги, преисполненный внезапным порывом немедля объяснить Пруденс, что к чему.
Оказалось, уже наступила ночь и весь особняк уснул, а он-то и не заметил. Но такая мелочь его нисколько не смутила, он стремительно пролетел по коридору, слишком увлеченный идеей увидеть невесту, может, даже в постели, не поднимет же она шума? Тут он представил себе Пруденс в одной сорочке, и в голове что-то заискрило, затянуло рябью, и разум не сразу догнал картинку: из комнаты струился слабый свет. Той самой комнаты, где днем работали швеи.
…Как и утром, она стояла на коленях перед распахнутым сундуком с кружевами, но теперь тут не было посторонних девиц и яркого солнечного света, а главное — фантазия, дурманящая Рауля, взяла и воплотилась в реальность.
Дыхание перехватило, рука в поисках опоры слепо нашарила косяк.
Впервые он увидел Пруденс такой: без многослойных юбок, тугого корсета, плотной темной ткани, прячущей ее едва не целиком. Только простой белый лен, мягко драпирующий тело. Ровный свет кристалла очерчивал линию прямой сильной спины, переходящую в плавный изгиб пышных бедер, круглое плечо с белоснежной кожей — ворот сорочки оказался развязан и съехал вниз. Подол сбился, обнажая беззащитную щиколотку.
Возможно, он мог провести вечность, пожирая глазами эту доступность, возможно, он не продержался бы и минуты, припав губами к ложбинке под шеей.
