Неладная сила - Елизавета Алексеевна Дворецкая
– Вот что, отцы мои, – наконец Еленка решилась. – Дурное дело сделалось… да уж что теперь… Я тоже виновата, не доглядела… А девка… ну, что с нее спросить… он же ей отец родной… Уж какого бог послал… того не переменишь.
Демка не понял в этой сбивчивой речи ничего, но пристальным взглядом отметил, что остальные не так уж удивились. Егорка кивнул: мол, я так и думал; Миколка сделал опечаленное лицо. Только Куприян живо вскинул брови и воскликнул:
– Так он все-таки?
– Он. – Еленка сокрушенно опустила голову. – Воята Новгородец… жизни его грешной конец положил. Там, в Крушининой старой избе. Он мне-то сразу рассказал, чтобы я больше не боялась, не ждала. Я с первого дня и знала… что я вдова. Его бы сжечь, по-хорошему, да Вояте было недосуг, а я и подумать не могу – воротиться туда. Пусть, думала, лежит… сам не встанет…
– Однако же встал, – буднично заметил Егорка.
– Не мог он сам встать, – возразил Куприян, глядя на Еленку и ожидая истинной причины.
– Не сам, – подтвердила та, не поднимая глаз. – Подняла его… эта… Я бы если ведала – не пустила бы ее. Да она молчком…
– Кто? – настойчиво уточнил Куприян.
– Девка моя…
…Трижды подряд в ночных снах к Тёмушке являлась дева Евталия. «Отец твой родной лежит в глуши лесной… – шептал прямо внутри головы жалобный голос. – Непогребенный, неоплаканный. Некому за него помолиться, некому помочь ему с белого света уйти. Так и будет лежать, маяться. Косточки его сгнили, а духу покоя нет и не будет, пока не отпустят его на божий суд. Помоги ему, Тёмушка. Ты дитя его единственное, нету у него никого больше на всем свете. Ты ему не поможешь – никто не поможет…»
Тёмушка старалась не слушать: уж очень страшно было вспоминать о мертвом теле отца Касьяна, лежащем в давно всеми забытой, заброшенной дедовой избушке. В той избушке родились когда-то сыновья волхва Крушины, Плескач и Страхота, там жили, когда соперничали в борьбе за поповскую дочь Еленку. Там же надолго поселился дух погубленного братом Страхоты, но менее года назад был наконец Воятой Новгородцем отпущен в божьи руки. И, словно в насмешку от судьбы, там же осталось тело бывшего Плескача, умершего в получеловеческом-полуволчьем облике. Тёмушка смутно помнила своего деда-священника, отца Македона, но совсем не знала дева-волхва, и мысль о его затерянной в лесу избушке вызывала у нее содрогание. Больше всего на хотела забыть все это: былое своей злополучной недружной семьи, избушку, гибель отца… Думать только о Вояте и о том счастье, что ждет ее, когда он вернется в Великославльскую волость. И это ей удавалось, пока Игорево озеро не извергло домовину с нетленной красавицей внутри…
Странное дело, но утром Тёмушка даже не вспомнила об этом голосе, потому и ничего не сказала матери. Но стоило ей заснуть на другую ночь, как голос зазвучал снова.
«Грех тебе, Тёмушка, отца родного на вечную погибель покинуть… На блуждание между тем и этим светом бесконечное обречь. Хоть и был он не без греха, а все же человек, отец твой. Ты – дитя его единственное. Больше ему и понадеяться не на кого. Неужели так и оставишь его? Спросит с тебя бог, как срок придет. А до тех пор дух неупокоенный много зла натворить может. Отпусти его, пусть идет, куда ему богом назначено».
«Да как же я его отпущу? – отвечала во сне Тёмушка, не зная, как избавиться от голоса. – Мне ли по силам такое дело?»
«Дело то нетрудное, – живо ответил голос, явно повеселевший. – Два острия железных его в белом свете держат: рогатина да стрела. Если вынуть их – дух освободится и своим путем уйдет. Отпусти его Тёмушка, сделай благое дело отцу своему родному…»
Но мысль о подобном деле так испугала Тёмушку, что голос, почуяв ее ужас, умолк.
Однако не отстал.
«Тёмушка, решайся… – шептал он на третью ночь. – Отпусти дух отца твоего с белого света, отдай его в руки божии, освободи. Тогда и молиться за него будет можно, прощение Господне вымаливать. А иначе всей волости беда придет – неурожай будет, мор и голод. Злоба его тучи градовые принесет, дождевые, вымочит поля, выбьет до последнего колоса. Коровья смерть придет, лошади падут все одна за другой».
«Но почему же я? – с отчаянием спрашивала во сне Тёмушка, уже чувствуя, что обречена согласиться. – Я разве витязь какой? Жутко и думать – в ту избушку идти!»
«Кроме тебя – некому! – убедительно шептал голос. – Никто на всем свете к той избушке дороги не найдет».
«Матушка дорогу знает!»
«Не пойдет она туда. Ей твой отец всю жизнь изломал, ненавидит она его и не простит никогда. За зло, ей и тебе причиненное. Но ты – иное дело. Ты дочь его родная. Знаешь ли ты, что родители, своих детей проклявшие, за это ответ держат? Нет ему пути к богу, пока ты его не простишь».
«Я прощаю…» – отвечала Тёмушка, больше всего желавшая отца забыть.
«А коли прощаешь, то вынь из него стрелы железные, что в белом свете его держат. Пока он здесь, и тебе его не забыть. Отпусти – и он уйдет, из мыслей твоих уйдет, не будет темной тенью мрачить жизнь твою молодую».
«Ох, страшно!»
«Не бойся. Я с тобой буду незримо и помогу. Никакое зло тебя не коснется, обещаю. Не нужно ночи ждать – на рассвете ступай. Чего страшного – светлым днем по лесу пройтись? Тебе ли леса бояться – ты двенадцать лет в нем прожила. Так, как ты, никто на свете его тропок не ведает».
«Матушка меня хватится!»
«Не хватится. Я о ней позабочусь…»
Тёмушка продолжала отговариваться, но уже знала: она сделает, как велено. Душой ее завладело убеждение: ее долг – позаботиться об отцовской душе, лучше, чем он сам сумел это сделать. Она помнила, как они с Воятой отыскали безвестную могилу ее дяди Страхоты, как Воята отпустил его душу в небеса, как взметнулся и пропал ее белый платочек, данный духу «на сорочку». Если Воята Новгородец сумел отпустить дух волколака, в человеческом облике не принимавшего крещения, то неужели она не освободит дух священника! И, что бы ни говорила мать, отец Касьян и правда Тёмушке родитель. Он проклял ее дважды – в шесть
