Адептка второго плана - Надежда Николаевна Мамаева
Тогда, впервые здесь очутившись, я услышала плач. Женский. Отчаянный. Молитву той, кто просила у мирозданья вернуть ей дочь и готова была сама умереть ради этого. И я пошла на этот голос, чтобы очутиться в теле трехлетней Тамары, у которой впервые в ее жизни остановилось сердце. Врожденный порок. Аномалия, из-за которой душа малышки покинула тело. И я заняла место ушедшей. А вскоре и вовсе забыла про прошлое. Про прежнюю жизнь и семью.
Видимо, так устроены миры: стирают из памяти лишнее. То, что будет тяготить в новой жизни, заставляя жалеть о том, что осталось и к чему не вернуться…
Но у меня это получилось. Когда закоротил кардиостимулятор, меня словно магнитом потянуло в прежнее тело. В тот самый момент прошлого, когда я отравилась проклятой пастилой и балансировала на грани жизни и смерти. Словно этот момент моей жизни был якорем. Точкой сборки, в которой я должна была очутиться сразу же, как только Бриана принесла себя на плахе в жертву.
А если так… Значит, это все же была не месть. Злодейка хотела вернуться в прошлое и что-то изменить в нем. Чтобы как минимум не оказаться на эшафоте снова.
Только от ее заклинания рикошетом прилетело и мне. И получилась не прямая линия, по которой душа против течения серой реки переносится из одной точки времени назад, в свое же тело, а петля, с заходом в другой мир, лишенный магии. Счастливый для меня мир, куда я так хотела вернуться, потому что там осталась семья, которая меня любит.
Все эти мысли пронеслись круговертью. Голова трещала, хотя вроде бы в междумирье нет боли. Память о прожитом, которого в один миг стало больше в два раза, давила… А главное, я только сейчас поняла свою ошибку: магический мир, который я принимала за коматозный бред, был столь же реален, как тот, в котором жила Тамара Оганесян. Я жила…
– Ну что, чувствуешь, куда идти? – голос Вильды, обычно старческий, надтреснутый, здесь звучал молодо.
– А ты? – выдохнула я, пытаясь разогнуться. Получилось с трудом.
– А я и не могу почуять, – как-то буднично и просто отозвалась ба. – У меня же больше нет тела, которое можно ощутить, только прах. И амулета, который бы притянул к нему душу, тоже больше нет.
– Что?! – выпалила я, не желая верить услышанному.
– А как я, по-твоему, здесь оказалась? Уничтожила артефакт. Вот меня и выбросило на грань.
– Но ты же больше не… – начала было я.
– Ну и пусть! – перебила меня бабушка. Моя настоящая бабушка! Теперь я это точно знала. Пусть и много раз пра-… – Я свое пожила. Даже дважды. Так что ни о чем не жалею. Но если не отомстишь за меня, то буду жалеть. И еще как! И за себя тоже отомсти. Тому гаду, что конверт со смертельным проклятием всучил, можно даже дважды!
– Отомщу, – пообещала я Вильде. Хотя еще не знала, кому именно в случае с конвертом. Да и вообще, мне ли он был предназначен? Или опять хотели убить Одри, а получилось – меня? Если так, то дружба с ней дорогого стоит. Для меня. И не хотелось бы платить за это жизнью. Постоянно.
– Ну вот и хорошо, значит, второй раз не зря умерла, – хмыкнула Вильда, не подозревая о моих мыслях, и добавила: – А теперь я провожу тебя до тела. Веди. Иди, куда чувствуешь… Ну, куда тебя тянет?
А меня влекло сразу в две разные стороны. И не в силах выбрать, я пошла той дорогой, которая мне показалась более знакомой. По мелководью, через заводи и…
Первым я ощутила запах антисептика, резкий и едкий. После появились звуки: мерное попискивание приборов, сдавленные всхлипы… А после, на очередном шаге, серость вдруг посветлела, медленно, но зато до белизны.
Стены реанимации, на которую я смотрела через полуопущенные ресницы.
Тело мое лежало неподвижно, опутанное проводами и трубками. Грудь едва поднималась. Рядом, у кровати, – мама. Лицо ее было серым, изможденным, пальцы сжали мою холодную, безжизненную руку так, будто силой одной любви могли удержать душу в теле. Но смотрела она не на меня, а на врача в халате.
– Доктор, неужели… – ее голос, всегда такой твердый, сейчас дрожал и срывался.
Отец стоял чуть поодаль, враз как-то постаревший, сгорбившийся. Кажется, на висках у него прибавилось седины…
А Каринка, моя сестренка, стояла рядом с ним, и по ее щекам градом лились слезы. Безмолвные. Такие, которые не прервет ни один всхлип. И тем страшные. Потому что это слезы отчаяния. Вся моя шумная, любящая, сумасшедшая семья была здесь, в этом стерильном аду. И умирала вместе со мной.
Врач, мужчина с усталым, но острым лицом, говорил горькую правду:
– Замыкание вызвало фибрилляцию желудочков, при этом кардиостимулятор полностью вышел из строя. Как итог – острый инфаркт миокарда с кардиогенным шоком. Необходима экстренная операция – имплантация нового стимулятора и аортокоронарное шунтирование… – он сделал паузу, глядя на родителей так, как смотрит тот, кому предстоит подготовить к худшему. – Даже если все пройдет успешно, высок риск осложнений. Может развиться сердечная недостаточность, аритмии, возможны неврологические нарушения из-за гипоксии мозга. К прежнему уровню активности ваша дочь уже не вернется. Скорее всего, будет пожизненная инвалидность.
Слово «пожизненная» прозвучало как насмешка. Как будто у меня было много этой жизни… Мое тело, родное, знакомое, привычное, станет моей тюрьмой.
Я смотрела на них – на маму, готовую отдать все; на отца, в чьих глазах читалось отчаяние; на Каринку, которая, кажется, впервые в жизни плакала так тихо и безнадежно. Они были здесь. Дорогие. Любимые. И ради них… ради них можно было принять эту полужизнь. Остаться. Быть слабой. Быть обузой. Но быть с ними.
Собрав всю волю, я заставила себя полностью открыть глаза. Хотя, по ощущениям, тонну бы было поднять и то легче, чем сейчас веки. Свет ударил в глаза наотмашь, заставив поморщиться. Шепот из пересохшего горла вышел больше похожим на карканье:
– Мам… Па… Простите… Я… люблю…
Мама ахнула, ее пальцы сжали мою руку почти до боли. Крупная слеза упала мне на щеку, горячая, как расплавленное олово.
– Томашечка моя… Детка… Ты с нами…
Доктор, услышав это, замер, вцепившись в меня взглядом, точно клещ.
И в этот миг прямо над кроватью, в стерильном воздухе, заколебался прозрачный силуэт. Вильда. Ее призрачные очертания парили, и лишь я одна видела насмешливую усмешку на лице, от которого веяло холодом вечности.
– Ого, внучка, а у тебя, оказывается, тоже вторая