Неладная сила - Елизавета Алексеевна Дворецкая
– Держись, парень! – слышал Демка задыхающийся голос старика. – Помощники мои уже близко!
Краем глаза приметив под ногами несколько сучьев, Демка пинком отправил их в костер. Но как же медленно они разгорались! Две Егоркины собаки наскакивали на чудовище, щелкали зубами, но едва успевали уворачиваться от ударов когтистой руки. Вот одна собака с визгом покатилась по земле.
Демка выхватил загоревшийся сук, стал размахивать им, чтобы усилить пламя. Заодно прогонял этим движением ледяное оцепенение жил. Он понимал, что от жуткой смерти его отделяют несколько шагов, но понимал и то, что бежать бесполезно, – это страховидло его настигнет, прыгнет сзади на спину, перекусит шею… А потом бросится на мальчишек. Не имея времени оглядеться, он не знал, все ли убежали или какой-нибудь балбес обеспамятел от страха и таращится, разиня рот, – готовое угощение чудищу. И Демка орал во всю голову, вопреки своему страху, с удалью отчаяния, чтобы хоть не стыдно было за последние свои мгновения.
– А ну давай, лешачий выродок! Рожа твоя шитая, нос плетеный, язык строченый, ноги телячьи, уши собачьи! Ступай сюда, ляд тебя бей! Ёжкина касть, подойди только! Я тебя угощу, попомнишь меня, страхоёжище! Раздерись ты громом, свинорылое ты страховидло лупоглазое! Провались ты сквозь землю, хрен курячий, ступай на мхи, на болото глухое, на дерево сухое! Жаба тебе в рот! Чур черных, чур белых, чур своих, чур чужих, чур и меня еси, а тебе, косому, лихому, три соломины в глаз!
Не раздумывая, он нес эту околесицу, перемежая обережные слова черной бранью. Неизвестно, что подействовало, но человек-волк попятился. Ободренный Демка сделал несколько шагов вперед. Горящим суком рубя воздух перед собой, словно Перун огненной молнией, он кричал, срывая голос:
– Михаил-Архангел, Никола Милостивый, Кузьма и Демьян! Оградите меня железным тыном, от земли до неба! А, не нравится! Пошел вон, жабий выкидыш!
Взгляд Демки зацепился за какое-то свечение под деревьями опушки. Снова оглушительно засвистел Егорка, и из тьмы леса на луг разом вылетели десятки зеленоватых светлячков. Окончательно перестав что-то понимать, Демка отшатнулся – а на человека-волка прыгнули несколько стремительных серых теней.
Раздался полувой-полурев: чудище впервые подало голос, и в нем слышалось нечто от человеческого голоса. Демка невольно пригнулся. Выйдя из леса, несколько волков набросилось на чудовище, на миг оно исчезло под их серыми телами… а потом волки прыснули в разные стороны. А чудовище исчезло. Там, где Демка видел его мгновение назад, осталось пустое место. Демка лихорадочно завертелся, держа перед собой тлеющий сук и отыскивая врага: подкрадется сзади! Но того нигде не было – лишь Егорка, две собаки у его ног и затухающий костер в нескольких шагах позади.
– Где? Где это чудоёжище?
Демка еще раз огляделся. Волки исчезли. На лугу не осталось никого, кроме их с Егоркой и двух собак. Одна лихорадочно зализывала рану в боку. Вторая тоненько выла, будто жалуясь на пережитый испуг.
– Ушел он… – слабым голосом сказал Егорка, и по этому голосу Демка вдруг понял, как же сумежский пастух на самом деле стар. – Сгинул, проклятый.
– Они… его… разодрали? – Демка все оглядывался. Собственный голос показался очень хриплым: он сорвал его, а сам и не заметил, как дико орал. – Волки? Тут были волки? Я видел!
– Были волки. – Егорка слабо кивнул и всем весом навалился на свой посох. – Разорвать они его не могут – он ведь дух. Прогнать только. Как вцепятся – он и сгинет.
– Дух?
– Двоедушника дух. Голодом томим ненасытным. Доберись он до нас, глотни крови живой… Как он человек пять-семь задерет, так снова телом обзаведется, и тогда ему вовсе удержу не будет.
Демка сел на землю: вдруг задрожали ноги, все мышцы и жилы ослабли.
– Дед, откуда у нас такое?
– Пойдем-ка. Пойдем в избу ко мне, – не отвечая, велел Егорка. – Нечего тут делать… все равно кони ушли.
Глава 2
– Я его уже в-видел.
Демку било крупной дрожью – началось еще по дороге от луга к Егоркиной избенке. Теперь он сидел перед печью, в избенке было тепло, но дрожь никак не проходила. Егоркино жилище топилось по-черному, и для дыма пришлось оставить дверь открытой. Демка с тревогой косился на нее, но Егорка его успокоил:
– Не бойся, в избу он не войдет. Да и нынче не покажется больше. Полночь миновала.
– Я его видел где-то раньше, – твердил Демка. – В морду глянул – знакомое что-то признал. Ляд его бей…
– Помстилось тебе, – уверенно возразил Егорка. – Не видел ты его нигде.
– Врешь, дед, я знаю. Это… это Хоропун был, да?
Не сказать, чтобы чудище было похоже на Хоропуна, но некое сходство с чем-то знакомым имелось. И ведь известно, что умерший плохой смертью не будет лежать спокойно и, скорее всего, превратится в упыря. Едва осознав, что случилось и кто на них напал, Демка сразу подумал о Хоропуне.
– Не он это.
– Должен быть он. Я знаю, что не лежать ему мирно. Я его… во сне видел, – признался Демка. – Будто приезжала какая-то боярыня коня подковать, а я смотрю – тот конь и есть Хоропун. В ту самую ночь, как он сгинул.
– О как! – Егорка оглянулся на него, приоткрыв глаза пошире, словно никогда о таком диве не слышал, но Демка видел, что старик не очень-то и удивлен.
– А теперь вон что… Ведь нам то страховидло не привиделось? Что это было, дед?
Егорка не ответил, глядя в устье печи. Лицо его, обычно добродушное, стало суровым.
– Ты, парень, не говори никому, будто знакомое признал, – сказал он помолчав, и голос его прозвучал непривычно повелительно. – Пользы не будет, нечего народ мутить.
– Это… да, – согласился Демка, вообразив ошарашенные лица Агашки, Вукола и прочих. – Какая уж тут польза… Крик один.
– Дверь притвори да ложись спи. – Егорка кивнул на скамью. – Утро вечера удалее.
Подойдя к двери, Демка выглянул наружу. Луна невозмутимо красовалась над лесом, пели соловьи и дрозды, веяло прохладным и сладким духом едва распустившейся листвы. Дрожь его прошла, и уже сейчас не верилось, что он своими глазами видел жуткое существо – полуволка-получеловека. «Михаил-Архангел, Никола Милостивый!» – вспомнил Демка и перекрестился. Кто-то все-таки услышал его, прикрыл «железным тыном», невидимым, но прочным. С благодарностью вспомнилась Устинья, научившая его этой молитве. Видела бы она это! И еще подумалось:
