Адептка второго плана - Надежда Николаевна Мамаева
Поцелуй был горячим, настойчивым, не без толики грубости. Дир словно изучал, пробовал. А я отвечала тем же, кусая его нижнюю губу, заставляя его застонать. Мужские пальцы скользнули под полу халата, впились в мою кожу, оставляя следы, которые завтра будут напоминать о случившемся здесь.
Инистый оторвался на секунду. Его дыхание сбивчивое, сумасшедшее, хриплое… точно как мое… заставило забыть обо всем. А глаза Дира… Еще недавно темные, почти черные, сейчас сияли серебром и смотрели на меня абсолютно вертикальными, драконьими зрачками.
– Ким… – начал он, но я не дала договорить, обхватив инистого за шею и зарывшись пальцами в светлые жесткие волосы.
– Помолчи! – прошептала я ему в губы, прежде чем мы снова погрузились в поцелуй, уже без осторожности, без игры. А на кухне меж тем жарко было и вовсе не от кипевшей в кастрюле воды, про которую я напрочь забыла.
Инистый послушался – но только потому, что его губы нашли куда более интересное занятие. Его руки сжали мои ягодицы через панталоны, и я вскрикнула, выгибаясь навстречу. Он тут же накрыл мой рот своим, приглушая звуки, но не останавливаясь.
– Я безумец, – прошептал он, и в его голосе было столько отчаянной обреченности, что у меня перехватило дыхание.
Я откинула голову, упираясь в стенку шкафа, и инистый тут же воспользовался этим, целуя мою шею, ключицы, спускаясь ниже…
– А я не безумна. Клянусь, – выдохнула, чувствуя: вот сейчас еще немного – и совру. – Но если ты продолжишь, то все возможно…
После этих слов Дир вдруг замер.
Я открыла глаза и встретилась взглядом с инистым, который сейчас был ошеломляюще горячим. А еще скулы и лоб Дира покрылись мелкими серебристыми пластинками.
– Мое безумие, нам нельзя… И все, что сейчас было, это…
– Изумительно! А кто не согласен, может идти в… постель! – возмутилась я и не удержалась от подколки: – К слову, ты вроде, когда уходил из гостиной, собирался спать…
– С тобой уснешь, как же, – фыркнул Дир.
– Вот и мне не спалось, о чем-то вкусном мечталось… – выдохнула я и показательно уперла руки в бока. К слову, те подозрительно уменьшились за последние дни. Так что было даже как-то непривычно…
– Кстати, о мечтах и кошмарах… – начал было инистый, но я, уже успевшая представить в красках, как выглядела с окровавленным ножом и что мне за это придется снова оправдываться, коварно использовала запрещенный женский прием:
– Все разговоры – только через мой суп!
Дир фыркнул, словно я не вкусный харчо ему предлагала, а коронное женское блюдо: кашу, которую порой дамы варят из мужских мозгов, да еще при этом помешивают, чтобы та не пригорела.
Впрочем, вслух он ничего не сказал. Сначала. А потом… просто не смог. Ибо что-что, а готовить я умела! Не как бабушка, конечно, но до маминого уровня доросла. А папу – того еще гурмана – было от стола за ужином не оттащить.
Правда, вода слегка выкипела, так что осталось только на донышке. Но я добавила еще. И приправ!
Так что получился ароматный суп с мясом, таявшим на языке, густой, наваристый, с карамельными ломтиками моркови и отголосками шафрана. И кинзой. Куда же без нее!!!
И пока Дир пробовал то, что я приготовила, вдруг поняла: вот тот мужчина, которому я бы хотела готовить всю жизнь! И не потому, что он ел так, будто ничего вкуснее в жизни не пробовал, а потому, как он при этом на меня смотрел.
Потому что рядом с ним я чувствовала себя… Настоящей. Живой. Цельной.
– Кимерина… – выдохнул инистый, когда суп был съеден. – Сегодня я совершил ошибку… – Тут он глянул на пустую миску и поправился: – Две ошибки и…
– Пусть вся эта ночь будет ошибкой, о которой мы забудем наутро, – перебила я Дира. – Но пока предлагаю ошибаться… Ведь мы живы, пока на это способны…
– Я точно сошел с ума… – выдохнул инистый. – Но почему-то мне сейчас кажется, что ты – не совсем ты. Слишком понимающая. Слишком не такая, какой должна быть адептка, только поступившая в академию… Слишком та самая…
– Если это помешательство приносит счастье, то, может, оно – и не такое уж зло? – произнесла я, сама не зная, говорю о Дире или о себе.
– Для тебя – зло, – уверенно произнес он.
– Почему? – Я пристально посмотрела в глаза, вновь темные, без искры серебра.
– Потому что ты молода, красива, у тебя вся жизнь впереди, и я не вправе…
Эти слова что-то всколыхнули во мне, и я, вспомнив слова, невзначай оброненные экономкой об отце Дира, вдруг поняла: инистый всегда был лучшим, но то, что самый близкий человек отвернулся от него, сделало его таким… одиноким. Слова вырвались сами собой:
– Как бы хорош ты ни был, всегда найдется за что тебя критиковать. Но даже если ты оступился… всегда найдется тот, кто будет тебя уважать. И любить.
– Любить человека или героя? – вдруг спросил инистый, и я не сразу поняла, о чем он…
А потом… осознала. В лорде Нидоузе многие не видели этого самого человека (или все же дракона: с учетом его серебряных глаз с вертикальным зрачком вопрос был не праздным) – лишь героя. Того, кто обласкан милостью императора, наследника древнего рода…
Вдруг вспомнилось, как им восхищались одногруппники, как на него заглядывались адептки… Пример для тех, кто лишен своего крылатого зверя. Отличная партия для девицы на выданье. Хороший вариант, чтобы составить протекцию. Полезное знакомство. И…
– Тебя самого. Со всеми недостатками, упрямством и порой непереносимым характером, – выдохнула я.
– Нормальный у меня характер, просто не нужно его никуда таскать, – фыркнул инистый.
– Хорошо. Его не трону. А тебя самого – еще как, – хмыкнула я и… предложила наследному лорду немыслимое: вымыть посуду.
Но самое удивительное: его сиятельство и не вздумало отказаться. Даже если я пошутила. И вообще раненым у раковины стоять не с руки.
Не иначе, чтобы потом заявить, что с пеной (не у рта, а на руках, но кого это волнует?) доказывал одной адептке, что один преподаватель низко пал, но этого больше не повторится.
Адепка в моем лице слушала, кивала и вытирала тарелки, задаваясь вопросом: удастся ли сделать так, чтобы повар не заметил захват его территории. Что-то подсказывало: таки заметит. Об этом намекнет ему ополовиненная кастрюля харчо, вылить которую под
