Сферы влияния - Екатерина Сергеевна Коновалова (Гитман)

Отложив письма в сторону, Гермиона взяла в руки последнюю бумагу, оказавшуюся сложенной пополам чёрно-белой фотографией. На первой её половине (той, которая оказалась наверху) были запечатлены Рудольф Холмс — лет на десять моложе, чем сейчас — и совсем ещё молодой Грейвз. Рудольф обнимал Грейвза за плечи и почти довольно улыбался в камеру. С другой стороны оказались загнуты братья Холмс. Майкрофт узнавался легко: Гермиона видела его фото примерно того же периода, и отметила только непривычно мягкую улыбку на лице. А вот Шерлок был мало похож на себя: не высушенный скелет, обтянутый кожей, а вполне здоровый и полный жизни подросток с румянцем на щеках и с непослушными вихрами, которые ерошил старший брат. Сверху фотография была надорвана — словно кто-то хотел разорвать её по линии сгиба, но передумал. Сзади узким косым почерком Рудольфа была надпись: «На память о прекрасном летнем дне. Руди». Собственно, надпись, видимо, и была той причиной, по которой фото не стали рвать: она шла через всю фотографию и наверняка пострадала бы.

Кроме этих записок, в тайнике за кроватью было ещё несколько бумаг, пистолет и стопка фотографий — на всех был запечатлён Рудольф Холмс. Гермиона просмотрела их, отмечая, что досье теперь можно будет пополнить за счет её воспоминаний, и убрала обратно — фото не были компрометирующими и практически ни о чём не говорили, хотя косвенно и подтверждали предположение о том, что Грейвз так или иначе заинтересован в своём наставнике — иначе не стал бы хранить записки и фото. Значит, едва ли будет приветствовать его смещение.

Гермиона направила палочку на разложенные по полу листы, указала на тайник и произнесла:

— Пак.

Листы послушно разложились по местам, фото собрались в стопочку и заняли прежние места. Ещё один взмах палочкой — и отпечатки её пальцев исчезли, на их место вернулся едва различимый слой пыли.

Убедившись, что не оставила никаких следов, Гермиона закрыла дверцу, вернула работоспособность сигнализации и вышла из спальни. Ничего нового осмотр кабинета не дал — ей не нужны были оборонные планы или дипломатические проекты, а личных бумаг он там не хранил.

До конца дня Гермиона завершила осмотр дома и осторожно пошарилась в головах охранника, горничной и повара, перекусила пирожком с мясом, который предусмотрительно положила в сумку заранее, и несколько раз мысленно повторила, что будет делать дальше. А к девяти вечера домой вернулся хозяин.

От волнения на миг все планы вылетели из головы, и Гермиона бестолково заметалась, но наконец взяла себя в руки и спокойно зашла в спальню. Ей нужно было поймать его в максимально расслабленном состоянии, тогда удастся прочесть мысли без напряжения — и он сам не заметит вторжения.

Через два часа, очевидно, поужинав и завершив дела, он действительно поднялся в спальню, запер дверь на ключ, расстегнул пиджак и швырнул на пол, а потом бессильно упал спиной на кровать, раскинув руки. Гермиона направила на него палочку и мысленно произнесла: — Легиллименс!

Усилие с её стороны было совсем небольшим, поэтому Грейвз только потёр рукой глаза, не ощущая проникновения в сознание. А Гермиона окунулась в расплывчатый мир его мыслей и воспоминаний.

Примечание * полотна ван Дейка — Антонис ван Дейк — фламандский художник, долгое время бывший придворным живописцем сначала у короля Якова I, а позднее у короля Карла I. У него много замечательных работ, но больше всего он знаменит как мастер придворного портрета. В частности, его кисти принадлежат все самые знаменитые портреты Карла I.

Глава двенадцатая

Человеческий мозг — как неоднократно отмечали мастера легиллименции и авторы работ по ментальной магии, — не походил на книгу, он не был организован линейно, у мыслей не было начала и конца. Скорее, он напоминал город с сотнями запутанных улиц, тоннелями, домами, подвалами и мостами, и сориентироваться в нём было непросто. Мозг магглов читался легче — но только благодаря тому, что у них не было природной магической защиты. Попав в разум Грейвза, Гермиона привычно сделала серию глубоких вдохов и коротких выдохов, увеличивая концентрацию, и словно бы пошла по главной улице — вслед за теми мыслями, которые сейчас обдумывал сам Грейвз.

Его сегодняшний день был непростым: перед глазами Гермионы мелькали отчёты, звонящий мобильный телефон, расплывчатые строчки текста на экране компьютера, на границе восприятия слышалось жужжание какой-то техники и тонкий беспокойный голос. Но он недолго предавался воспоминаниям — почти сразу их сменили едва различимые образы. Чёрный шейный платок — шёлковый, заколотый золотой булавкой. Шея — со светлой кожей. Манжет рубашки. Запонки с рубинами. Стук металлического о деревянное. Грейвз дёрнулся — и Гермиона едва удержалась в его сознании. Он поднялся с постели, подошёл к шкафу и быстро переоделся, особое внимание уделив сочетаемости галстука и пиджака и ровности стрелок на брюках. Гермиона пыталась отвернуться — при мысли о том, что она подглядывает за человеком, её охватывало чувство стыда, — но это было невозможно: ей нужно было остаться в его сознании, поэтому ослаблять концентрацию было нельзя. Она была вынуждена вместе с Грейвзом осмыслить и оценить, насколько приятно прикосновение ткани рубашки к голому телу, вдохнуть аромат духов, уловить тянущее беспокойство, возникшее, когда он застегивал брючный ремень.

Одевшись и внимательно вглядевшись в зеркало, Грейвз счёл свой вид удовлетворительным и поспешно покинул комнату. Гермиона шмыгнула следом за ним сначала по лестнице вниз, потом — наружу через дверь, и, наконец, в машину.

Это было страшно — забираться на сидение, где на неё в любой момент могли наткнуться, — но упустить шанса было нельзя. Если она правильно уловила ход его мыслей, он собирался на встречу с Рудольфом, и на этой встрече можно было попробовать переменить ситуацию в их пользу.

Грейвз — целиком и полностью человек старшего Холмса и предан ему до мозга костей, но его преданность основана не на уважении и даже не на благодарности, а на любви. Сцепив зубы и надеясь не выдать своего присутствия, одновременно с этим не покидая сознания Грейвза, Гермиона напряжённо размышляла. Идея лежала на поверхности, буквально крутилась под носом.

Шофёр слишком резко затормозил на переходе, Грейвз прошипел сквозь зубы:

— Болван! — а Гермиона едва сдержала восклицание. Кажется, она только что поймала идею за хвост. И это, безусловно, была худшая идея на свете.

Если