Неладная сила - Елизавета Алексеевна Дворецкая
– Да уж я вижу, – серьезно ответила Устинья. – В грамоте ступить не умеешь.
– Это не «избранный богом». И не «призванный». Теос – клетос. Это имя – Феоклит! И вся надпись: «Мастер Феоклит сделал меня». Вот и вся загадка!
Воята потер лицо ладонями, сам не зная, обрадован или разочарован своим открытием.
– Что это значит? – не поняла Устинья.
– Ну, мастер в Царьграде, или где там, кто колокол отливал, на нем свое имя оставил. Мастер Феоклит отлил колокол. Вот и все. А говорили…
– И Демка говорит, он не серебряный, а бронзовый, а серебра тоненько сверху намазано, – шепотом добавила Устинья.
Они помолчали, раздумывая, не разрушат ли их открытия всю красоту древнего предания.
– Все колокола такие, и на Софии нашей тоже, – сказал Воята. – Хуже они от того не делаются, только лучше.
– Но надпись-то как же? Люди сколько лет думали, там чудесное что-то…
Воята промолчал, перебирая в памяти знакомые ему молитвы и псалмы.
– И надобно нам завтра спозаранку в Сумежье возвращаться, – добавила Устинья. – Мать Сепфора сказала, что колокол на тризне повесить надо в полнолуние. А полная луна-то завтра и выйдет. Пропустим – потом месяц ждать.
Глава 16
Наутро встали рано и сразу принялись собираться. Даже жаль было покидать шалаш возле Теплых ключей: столько пережили на этом озерном берегу, и казалось, что провели здесь целое лето, а не всего-то пять дней. Утро выдалось прохладное, туманное, все сидели, кутаясь в свиты. Были серьезны и молчаливы. Еще вчера находка колокола всех привела в ликование, но сегодня недавняя победа стала лишь ступенькой к самому главному делу – изгнанию упырей на тот свет. Если что-то не сложится – все труды, разочарования и радости станут напрасны. Сегодня наступала полонь – первая ночь полной луны, и к ее выходу на небо колокол Панфирия должен висеть в бору Тризны, на самом высоком бугре.
Когда запрягли Соловейку в телегу и стали укладывать пожитки, Куприян вынес в мешке клад с Теплой горы. Иные лица просветлели – за всеми хлопотами многие про клад-то и забыли.
– Куда повезем его? – спросил Гордята. – Воята, к тебе?
– К Параскеве. Надо бы Трофиму отдать, чтобы взвесил да пересчитал, нам же делить на девять частей…
– Трофим непременно крутить начнет, как бы из нашего богатства боярскую долю взять и самому поживиться, – возразил Демка. – Пусть у Параскевы будет, она старуха честная. А взвесить и я могу.
– А колокол?
– А колокол… Может, к Власию?
Когда телега, где сидели Куприян с Устиньей и лежали все найденные сокровища, добралась до площади перед Власием, ее уже окружала толпа. Колокол сгрузили на высокое церковное крыльцо и там оставили, чтобы всякий мог его осмотреть. Вперед пробились старейшины – Арсентий, Трофим, старики Савва и Овсей. Охали, разглядывали колокол, изумляясь, что старое предание вышло из земли. Трофим было сунулся к надписи – и отступил, сокрушенно качая головой.
– Что же за речения здесь начертаны, а, Воята? – спросил Арсентий. – Ты человек грамотный – или и правда она разуму человеческому не поддается?
– Воля Божия человеку непостижима, а слово Божие – иное дело, – ответил Воята. – Написано здесь: «Яко исчезает дым, да исчезнут». Это Давидовы слова: «Яко тает воск от лица огня, так да погибнут грешницы от лица Божия»[41]. Нынешней ночью полная луна взойдет – надо нам успеть колокол на Тризну отвезти и повесить. И звон его упырей назад в преисподнюю отправит, где им место вовеки веков.
– Сами будете звонить?
– Да мы… – Воята переглянулся с парнями. – Помудрее бы кого сыскать для такого дела…
– Надобно Егорку, да за Черменом послать в Мокуши, – сказала Параскева. – Им сподручнее в такой колокол звонить.
– Жаль, за Миколкой посылать времени не хватит.
– Да он здесь, – сказал Савва. – Вчера братец мой приплыл. Сказал, понадобится. Как знал!
Клад отнесли к Параскеве; всем было охота на него поглядеть, но пустила она только отцов тех парней, кому причиталась доля. Демка с Ефремом принесли из кузни весы и стали взвешивать сокровище, чтобы точнее разделить на девять частей. По грубому подсчету, на каждого приходилось по три с половиной гривны в монетах, разных мелких изделиях и обрубках серебра. А по Сумежью уже пошли противоречивые слухи: одни говорили, что там по десяти гривен на брата, а другие – что два перстенька медных и нашли-то, было б о чем толковать…
Пара десятков мужиков и парней отправились в бор Тризну. Так много работников там не требовалось, но всем хотелось посмотреть, что и как. Только раз в год – во время мужских пирушек на Егория Вешнего – это таинственное и немного опасное место видело такое многолюдство. Где самый высокий бугор, было известно: тот самый, где и устраивалась пирушка с пивом и пением под гусли, тот, что был известен как «Игорева могила». За много лет бугор порос большими соснами, но от подлеска был свободен. В Тризне рубить деревья запрещалось, и мужики привезли с собой несколько бревен. Из них соорудили воротца на самой вершине бугра и к ним подвесили Панфириев колокол. Потом посидели вокруг, закусили, обсуждая события. Очень хотелось услышать, как зазвучит колокол из-под земли, но ударить в него еще было не время. «И не для вас, братцы мои, тот звон!» – сказал Егорка.
Солнце стало клониться к небокраю, а тут и дождь прошел – крупный, недолгий и теплый. Не освежил, только сделал воздух плотным, влажным и душным, как в бане. Над Несудовым полем поднялся пар, будто сама земля вздыхала, утомленная зноем. Мужики убрались восвояси, на бугре остались только трое: Егорка, Миколка и Илья Чермен. Даже Воята, как ни хотелось ему услышать голос чудесного колокола, вернулся в Сумежье: признавал, что при всей его отваге и учености ему рано видеть то, что там покажется.
Уходя, оглянулся, и сердце дрогнуло: двое седых стариков по бокам и один могучий зрелый мужчина в середине, темноволосый и темнобородый, в нарядных беленых рубахах, с широкими праздничными поясами, на вершине бугра среди леса, они смотрелись величественно и внушали благоговейное чувство. Не то святые с неба, не то деды из земли…
По небу растянулись облака: с брюха они были серовато-сизыми – от тени земли, а со спины – яркими, подсвеченными солнцем. Оттого казалось, что только подпрыгни, заскочи на спины небесного стада – и пойдешь по ним прямо в царствие небесное, открытое настежь в этот священный час,
