Эсперанса - Наталья Шемет
Неспокойно стало на душе у Любомиры. Долго, ой, долго никого русалки не трогали… А в лес теперь как ходить?
Что за тьма там? Страшно. За себя, за него — страшно. Да только ноженьки сами за околицу несут. Ой, плачет сердечко, птичкой в груди бьется, наружу просится — так бы и выпустила, пусть летит к нему. А ведь она не то что какого он роду-племени, даже имени его не знает.
А вдруг… Неужели ее любый и есть тьма, поселившаяся в лесу? То, что не простой человек, давно поняла. В деревне ни разу не объявился, дальше поля носа не кажет. Но все равно каждый день бежала в лес, с милым свидеться, а жених ее, Василь, становился все мрачнее день ото дня — понимал, что сердцем не с ним его суженая, в облаках витает его нареченная.
* * *
— Кто ты, скажи мне? — спрашивала Любомира, голову положив любимому на колени, а он гладил ее по волосам, пропуская сквозь бледные пальцы тяжелые пшеничные пряди. И не отвечал.
У той, у дальней стороны озера русалки друг друга под воду волокли, резвились. На них поглядывали — да только не видела этого Любомира. Ничего вокруг не видела.
— Кто ты, скажи, успокой мое сердце, — домой собираясь да не в силах уйти, то прислонившись к березе, то обнимая ствол белый, умоляла она, глядя в глаза ему, в душу саму проникнуть пытаясь.
Не видела ничего в глубине. Темно там. Словно и не было у него души-то. Иль прятал хорошо?…
— Кто ты, скажи? — не отвечал. Смотрел, а в глазах огоньки вспыхивали, зеленые да серебристые. Да не отвечал.
Спрашивала Любомира. Почти каждый день спрашивала, зная, что нет ответа. Да и не надобен он ей был! Кем бы ни был — ей-то все равно. Кем бы ни оказался — такого любила, чужого и родного, непонятного, нездешнего…
Ой да только неспокойно было на душе у нее.
Все лето Любомира в лес ходила чаще обычного. Каждый день убегала, мол, та трава знахарке надобна, иная… С каждым днем все сильнее ныло у девицы в груди, спать не могла, есть не могла. Маялась.
— А не заболела ли ты, доченька? — спрашивала мать. — Неужто перед свадьбой так себя изводишь?
Извелась Любомира. Совсем извелась. Да только не свадьбой.
Все внимательнее смотрела на дочку Марьяна.
Все чаще бросала на Любомиру знахарка тяжелый взгляд из-под густых бровей, на тощей груди теплый платок поправляя.
Все мрачнее становился Василь.
…Да беда, как водится, не одна ходит. Снова в деревне человек пропал. На этот раз баба в озере утопла. Слыхали, вроде разговаривала с кем-то ночью. А наутро к озеру и отправилась. Да не вернулась.
А за Любомирой Стася следила. Ой, бедовая девка была, ой, бедовая! Невысокая да неказистая: лицом не вышла, да хитрая и злая. За Василем давно увивалась. Уж больно хорош был — серьезный, работящий. Жаль только, никого кроме Любомиры не замечал. Вот уж свет клином сошелся на этой ведьмарке-то черноглазой!
Шарахался от Стаси Василь. На кой ему такая, которая всех мужиков деревенских через себя пропустила? Ну и что, что на Купалу и он не удержался, получила, что хотела, приставучая. Чай, не обещал ничего. Другое дело — Любомира. Гордая, неприступная. Нецелованная. Хорошая жена будет.
Да только люб Стаське был Василь, и Марьяниной дочери завидовала она черной завистью. Все у той получалось лучше — и рушники ткать, и вышивать, и хлеба напечь, и песню спеть. И жених — самый видный на селе парень! И стать Любомире дана, и коса цвета спелой пшеницы! У нее-то, у Стаси, три волосины тусклые, да и те кудрявятся, мелким бесом вьются. Как ни мыла волосы она отваром трав, какие бы снадобья не втирала, как ни старалась — никак не могла добиться оттенка той ромашковой золотинки, что у Любомиры от природы был. Вот не повезло, так не повезло. За что такое счастье одному человеку? Она, Стася, ведь лучше! Просто невезучая.
Но Василя твердо решила отбить. Она ему пара, а не Любомирка, дура набитая!
Вот раз за той и увязалась, следом да в лес. Страшно, а все равно пошла.
Шла Стася тихо-тихо, так, чтоб ни травинки не смять, чтоб ни одна веточка не хрустнула. Так и добрела до озера.
Ах, Любомирка, ах, недотрога! С мужиком по лесу таскается! А хлопец видный, да только не нашенский какой-то. Нечеловечье в нем что-то.
Вдруг показалось, что заметил ее парень Любомиркин. Как-то странно в ту сторону глянул, где Стася схоронилась.
— Ох, ты ж, нечистый, — пробормотала она да сделала, не глядя, несколько шагов в сторону. Оступилась, упала с обрыва в светлое, как стекло, озеро. Вода замутилась, забурлила, почернела, не успела девка глазом моргнуть, как со всех сторон к ней потянулись тела длинные, гибкие. Бледные руки схватили за плечи, за волосы, за ноги да на дно потянули. Чудом вырвалась, вынырнула на поверхность и заорала что было силы.
— Кто?! Кто там? — испугалась Любомира.
Парень на ноги подхватился, на озеро посмотрел. Мрачнее неба грозового стал.
— Спаси, — зашептала Любомира. — Тонет же!
Стоит ее любый[17], не шевелится.
За руки его схватила, в глаза заглядывает.
— Ну, спаси же! Нет? Я сама! — и к озеру рванула.
Догнал, схватил в охапку, держит. Не пускает. Только два сердца рядом колотятся, шальные.
— Русалкина добыча уже. Не отнимешь, Любомирушка!
А со стороны озера плеск отчаянный слышится.
— Спаси же, — умоляла Любомира. — Можешь же! Не знаю, почему — верю, можешь!
Вздохнул парень горько. Отпустил девицу, как зверь перед прыжком присобрался, зашипел по-змеиному — отпрянула Любомира, испугалась не на шутку, а ее возлюбленный вдруг стал облик менять. В змея обратился, не в простого, а о четырех лапах, да с крыльями огромными, серебристыми, зарычал утробно. Сделал пару мощных взмахов, над озером взлетел. И нырнул, крылья сложив. Даже с
