Черный Спутник - Елена Леонидовна Ермолович
Поручик Козодавлев запечатал письмо – осталось отдать почтальону. Поручик выглянул в окно, не ходит ли по двору почтальон. Почтальон частенько сидел на крыльце, дымил трубочкой и болтал – с лекарем или с маркитантками. Во дворе не видно было никого, только копался в соломе чудом спасшийся от полкового повара петух. И собака лежала посреди двора на боку, словно убитая. Но внизу, у стены, под самым окошком, слышна была немецкая речь. Степан отодвинул в сторону досточку – одно стекло было выбито и временно заложено вот так – и высунулся во двор, поглядеть.
Говорили управляющий, фон Плаццен, и тот из лекарей, что молодой и красивый. Лекарей было два, отец и сын, один молодой и красивый, другой старый и страшный. И пьяный всегда – как в драгунской балладе – «когда я пьян, а пьян всегда я». Но этот, старый, умел и лечить, и раны зашивать, а молодой – только языком чесал, блудил с маркитантками или чёрные дымы разводил в тех прекрасных склянках, что в лекарской комнате. Он был аптекарь, то есть алхимик, не хирург, и с точки зрения Козодавлева, персона бесполезная и даже лишняя.
Управляющий и лекарь говорили по-немецки, и Степан не понимал и трети – ну, лаялись, ну, один другого чем-то попрекал. Но беседа имела градус столь высокий, что Степан торчал в окне, не мог оторваться, любопытно внимал – вдруг подерутся. Интересно было, и кто кого одолеет, и, вообще, увидеть, как бесполезному красавцу-аптекарю прилетит в глаз.
– Вот вы жиган московский и оттого всё меряете по вашим жиганским меркам, – вдруг яростно выпалил Плаццен по-французски. «Ого!» – подумал Степан, по-французски он прекрасно знал, и слово «жиган» – тоже знал, что оно такое значит. – Вы полагаете, что я вас придерживаю для того, чтобы получить от вас выгоду? Да откроется путь – и я тут же переправлю вас в Ганновер, но нет пути, нет, как только откроется – да адьё! А содержание ваше от патрона прибыло столь ничтожное, что мне буквально пришлось…
– Пустить наши знания в дело? – иронически и, по счастью, тоже по-французски, бросил аптекарь.
– Да, да, мой друг. Да, так. Пока содержание ваше прошло от патрона через все руки, оно растерялось, видите же, ничего от него не осталось, это же не я украл.
– Так было, – с ухмылкой согласился красавец-аптекарь.
– Так было! – зло повторил за ним Плаццен. – Сейчас вашими лабораторными экзерсисами вы хотя бы сами себя содержите, а пройдёт полгода, год, и мы с вами сделаемся по-настоящему богаты. Европа спит и видит… Ведь вы с вашим папи – единственные, кто знает секрет, погодите, от клиентов ещё не будет отбоя…
– Делец-приобретатель… – с сарказмом проговорил лекарь. – Вы обогатитесь, Плаксин, только если папи не помрёт. Ведь без него я ничего не стою.
Степан подивился, что лекарь зовёт немца-управляющего вдруг русской фамилией, и что-то вспомнилось ему, с давних времён, с детства ещё, – что был и в Петербурге тоже какой-то Плаксин. Но кто такой – уж и не вытащить из памяти, но ведь тоже – какой-то немец и отчего-то с русской фамилией…
– Если вы желаете, чтобы папи что-то для вас делал – не привозите больше к нам лауданум, – отчаянно и зло попросил аптекарь, – до лазарета зелье сие всё равно не доходит. А папи… Я теперь не могу понять, на каком он пребывает свете. Он же и вам нужен трезвым, так пожалуйста, не привозите больше…
– Не стану, – пообещал Плаццен-Плаксин, – но это пустое, бог даст, и завтра будет для вас карета. Простите мне мою вспышку, надеюсь, вы не станете держать зла.
– А к чему? Ведь мы же с папи продолжим наше дело и в Ганновере? – рассмеялся аптекарь. – Ведь правда, Плацци?
Управляющий кивнул, хохотнул, ударил лекаря по плечу и зашагал прочь, долговязый, как циркуль землемера. Лекарь набил трубку, закурил – и тут же, откуда ни возьмись, подскакал к нему и почтальон:
– Алоис Палыч, дайте прикурить, а?
Пока почтальон прикуривал, Степан закрыл окно доской, сбежал на улицу, протянул письмо.
– Держи, Прокоп… – и тут же, по-французски, спросил у лекаря. – Алоис Палыч, а верно, что у вас есть табак такой, чтобы спать крепко и кошмаров не видеть?
Прекрасный лекарь поднял бровь, потом задрал голову, придерживая шляпу, поглядел наверх, на заложенное доской окошко, нежно улыбнулся и ответил по-русски:
– Степан Степаныч, есть и такое. Если изволите пройти со мною, я вам с удовольствием отсыплю. Только порции нужно тщательно отмерять, чтобы сон крепкий не перешёл в сон вечный.
Пока они шли в комнатку лекарей, аптекарь говорил со Степаном, всё по-русски, на удивление гладко и чисто.
– Что же такое видели вы на войне, Степан Степаныч, что отныне не спите? Детишек штыками убитых, или тех баб, что с задранными кровавыми подолами вдоль дороги валяются, мёртвые, по всему пути следования русской армии?
Поручик не понял, издевается он или спрашивает всерьёз.
– Коня подо мною убило, – сказал он коротко, – ядром полморды снесло.
– А-а, с тех пор и сон нейдёт? – аптекарь отворил дверь, пропустил Степана вперёд себя. – Да, это очень страшно. Прошу, говорите тише, папи спит.
Степан огляделся – где спит? Стол посреди комнаты заставлен был баночками, стаканами и колбами, и пахло – остро и как-то свежо, словно после грозы. Позади стола, в углу, огороженная пологом, помещалась кроватка на львиных ногах, и в ней, действительно, кто-то спал, наверное, второй доктор. Видно было, как он дышит – покрывало тихонечко поднималось и опускалось. И чёрные волосы волной лежали на подушке, длинные, как у женщины, и, кажется, на удивление чистые.
– А вы где почивать изволите, Алоис Палыч? – шёпотом спросил аптекаря Степан.
– На матрасе, в ногах у папи, – криво усмехнулся прекрасный аптекарь, – как пёс. Матрас ныне сложен, а ночью я его разворачиваю. Вот ваше снотворное, держите и пользуйтесь с осторожностью. – Алоис
