Мертвые мальчишки Гровроуза - Gadezz

Пока я стою посреди дороги, объятый ночью, кажется, даже воздух меняется и тяжелее спускается по альвеолам в легких. Велосипед оставляю на асфальте и крадусь к дому. У почтового ящика копошится темнокожий парень в инвалидном кресле. Капюшон толстовки опущен на глаза. Он дерганно тянется за содержимым, словно там, как в трейлере Уиджи, притаился огромный паук.

Что за имя такое для монстра – Люси? Каждый раз, приходя посидеть в тишине за книгой, я сперва осматривал стол и все к нему прилегающее на предмет потенциальной опасности. Сканировал пространство трейлера в поисках жаждущих вцепиться в меня лапок. Иногда мне мерещилось, будто паучиха пробирается за шиворот или, чего хуже, в слуховой проход, а там… Плетет паутину и нашептывает всякие гнусности устами Уиджи, а я, точно зомби, им внемлю. И вот, не успеваю моргнуть, мою вне очереди за ним посуду, подметаю пол и – представить страшно! – стираю вещи.

Если Люси оказывалась в зоне моей досягаемости, то в тот же миг я исчезал за порогом. Не потому, что верещал, пока отряхивался! Уступал территорию даме. Из уважения, естественно. А вы что надумали?

Парня на коляске узнаю с лязгом и громыханием в мозгу шестеренок, будто сама Люси оплела их паутиной…

Киба.

С самой трагедии я его в школе не видел. Поговаривали всякое. Думал, семья из города уехала, а, оказывается, вон оно как… Печальное зрелище. Однако мощнее под дых бьет не оно, а нахлынувшая вереница эмоций Уиджи, пригвождающая меня к земле. Боль и такая вина, что моя рядом с ней кажется крохотной и незначительной – копией оригинала.

Вижу Уиджи, стоящего посреди улицы, будто неуместный столб. Чувствую тяжесть, взваленную им себе же на плечи, и та невольно опускается на мои. Стараюсь выстроить стены, но те – себе не изменяя – рушатся на этапе фундамента.

У меня никогда не получалось контролировать свою способность. Это в кино показывают: главный герой обуздывает в финале силу и спасает мир, деву в беде и, возможно, целую Вселенную. Моя гиперэмпатия столь же бурная, как горная река. Никакой дамбы на пути не приемлет. Мальчишки прыгают в поток со своим багажом и несутся, пока я изо всех сил пытаюсь их вытолкнуть на берег. Какая же дурацкая эта способность, раз в ней ты теряешь себя! Вот и сейчас так.

Киба исчезает за порогом под изнывающий скулеж ветхой лестницы, и чувства Уиджи притупляются, а я расслабляю пальцы, крепко сжимающие руль. Не знаю, сколько мы так стоим. Мимо туда-сюда проносится шуршащий мусор. Ветер играет с ним, будто кошка с мышкой, не желая отпускать добычу. К Уиджи приближаться я не решаюсь. Не хочется дать ему возможность прочесть мои мысли, точно случайно отправленное сообщение.

По шее, спускаясь к позвоночнику, пробегают мурашки. Я резко оборачиваюсь, ожидая увидеть за спиной тянущиеся руки лавандера, но там… никого. Лишь одинокий поблекший фонарь, словно последний на поле сражения воин, пытающийся с треском отбиться от подступающей со всех фронтов тьмы.

Слышу странный звук. Сквозь плотный туман – собирающийся точно на представление – ничего не разглядеть. Нечто катится по склону вниз. Если бы не ситуация, мог бы спутать с тележкой из супермаркета, в которую мы иногда забирались, чтобы, видимо, свернуть шеи, но это не она.

Прежде чем меня охватывает собственный страх, под кожу мне пробирается Уиджи. Ощущаю его продолжением себя. И за первой открытой дверью в его голову находится комната, заполненная тревогой. Ей на смену распахивается вторая. И неприятные эмоции впиваются в меня, подобно пиявкам. Смятение, а за ним – легкое раздражение, подпитывающиеся желанием кому-нибудь врезать.

Наплевав на безопасность, я бросаю велик и подбираюсь ближе. Впереди два силуэта. Мгла жмется к ним обоим вплотную. Мешает рассмотреть. И наконец я вижу…

Лавандер с лицом Кибы прокручивает в руке биту и опускает ее с хищной улыбкой себе на плечо. Он приближается к отступающему Уиджи. Его слова, до этого неразличимые, обретают смысл.

– Хочу, чтобы ты страдал. Так же, как и я, – голос лавандера звучит жутко.

– Неужели? – Уиджи ставит ногу на педаль велосипеда и хмыкает, пытаясь казаться смелее, но я ощущаю, как в его голове звенит страх. – И что же ты мне сделаешь?

Становится слишком тихо, и острая, словно лезвие, фраза лавандера разрезает ночь:

– Я тебя сломаю, волчонок.

Дальше события развиваются стремительно. Бита пролетает над головой Уиджи, но тот успевает уклониться, повалившись с велика. Уиджи пинает лавандера в живот так сильно, что у меня самого сжимается желудок, норовя вывернуться наизнанку. Затевается драка.

Уиджи и лавандер месят друг друга, подобно бездомным псам на обочине у бензоколонки, а я не могу заставить себя даже пошевелиться. И должен ли?

Чужие травмы всегда чужие.

Если вмешаться, станет только хуже. Но почему лавандер не превращается в фантом? Отыгрывает свой скрипт? Не успеваю уследить за мельтешением, как оба замирают, и в меня снова врезаются чувства Уиджи. Влетают на огромной скорости, будто машина на трассе. Так, что я отшатываюсь. Ощущаю иглы, впивающиеся глубже и глубже. Отделиться от его эмоций становится все сложнее.

Прихожу в себя не сразу. Двигаюсь, набираясь решимости, к лежащим на асфальте телам. Вижу широкую спину Кибы, навалившегося на Уиджи. Они замерли в странной позе, и мне становится по-настоящему жутко. Первая мысль: Киба его душит. Но стоит подойти ближе, меня одолевает животный ужас, который бесконтрольно смешивается с чужеродными эмоциями, и уже не отделить, где чьи.

Пурпурная бита валяется в стороне. Я подхватываю ее без долгих раздумий и со всей дури бью лавандера по хребту и ребрам. Слышится мерзкий треск костей. Лавандер отрывается от шеи Уиджи и мычит, а я каменею от увиденного. По его губам стекает струйка крови, и он слизывает ее, обнажая клыки.

Суперлавандер пьет кровь мальчишек?

Я настолько шокирован представшей картиной, что растерянность уступает невиданной ярости. Зубы едва не скрипят от бурлящей ненависти, охватившей меня как пламя. Никогда прежде мне не доводилось видеть Уиджи таким беспомощным. Никогда наш лидер не подставлялся. Всегда находил выход даже там, где, казалось, его нет.

И вот лежит он недвижимый посреди пустынной улицы и едва дышит.

Беззащитный и замученный.

Из моего горла вырывается рев. Я сжимаю биту и сбиваю ей мерзкую улыбку с лица суперлавандера. Пинаю его в бок, совсем теряя контроль. Бью, бью, бью. А он сдавленно смеется, как обезумевший. Или безумен уже я…

Меня хватают за лодыжку, и бита застывает в воздухе. Дышу тяжело и прерывисто. Грудь вздымается. Тело сотрясается, словно меня окунули в ледяную воду. Но почему внутри все горит и плавится?

– Кензи, – едва слышно звучит хриплый голос снизу, – остановись.

Я опускаю голову. Бледные в свете луны пальцы Уиджи сжимают мои джинсы. Он прикрывает второй рукой свою шею, и через нее на асфальт сочится кровь. И этот вид отрезвляет похлеще любой пощечины.

Глава 10. Рука мертвеца

Уиджи (до нежизни)

Кабинет мистера Дика пропитан запахом сырой рыбы, рисового уксуса и специй, как бы он ни старался скрыть его кубинским табаком и тайскими эфирными маслами, оставленными массажисткой. А амбре дешевого пива не перекрыть португальским портвейном десятилетней выдержки. Ведь для всех в казино, кроме босса, вполне очевидно: можно занести в дом трон, но дворцом он от этого никогда не станет.

Мистер Дик из тех людей, кто выбрался с самых низов и достиг вершины методами, которые нельзя назвать благородными. И щеголяя в невидимой короне, он регулярно забывает «надевать к ней штаны». Так в прошлом году мы громко отпраздновали его пятидесятипятилетие в одном из ресторанов «Эдема».

Столы в тот вечер ломились от морских деликатесов. Количество приборов у тарелок заставляло «змеев» неловко переглядываться. Официанты задирали носы, перечисляя сорта вин и степень прожарки стейков. Белоснежные полотенца свисали с их рук, а в меню без дешифровки было не разобраться.

Стоило одному из нас заправить тканевую салфетку за воротник, а другому вытереть ей соус с бороды, как дамы в дорогих одеждах переходили на шепот. Но когда то же самое проделывал мистер Дик, они замолкали, уткнувшись в свои крохотные десерты.