Мертвые мальчишки Гровроуза - Gadezz
– И давно тебе семнадцать, Маккензи?
Я бы приблизился и прошептал, обнажая клыки:
– Беги, маленькая овечка.
И Ромео бы побежал.
Ладно, шутка так себе. Да и сценарий оставляет желать лучшего, но я над ним еще поработаю. Может, однажды расскажу, как мальчишки подшутили надо мной после пробуждения и почему с тех пор я не люблю розовый…
А с девчонками и правда обидно. Ни цветы не подарить, ни заговорить без наказания от всеслышащего Уиджи. Мы, конечно, можем перекинуться парой слов с жителями, но только в двух случаях: чтобы память стереть или успокоить.
Кстати, об этом тиране.
Нагнать Уиджи оказывается задачей не из легких. Я бегу через рощу по диагонали, стараясь срезать путь. Делаю это практически вслепую, ориентируясь на свет его фонарика. Розы хлещут по ногам. Сминаются под моими шагами. И грудная клетка расправляется, когда я ловлю потоки воздуха ртом.
Мгла не такая плотная, как в прошлые ночи, и Уиджи ступает в нее столь уверенно, что во мне просыпается зависть. Сам-то я держусь на границе и переступаю с ноги на ногу, прежде чем решаюсь сделать хотя бы шаг, а затем еще один. Задерживаю дыхание при малейшем шорохе.
Лишь спустя десяток глубоких вдохов и игр в гляделки с ночью я понимаю, что торчу посреди Гровроуза, и никто об этом знать не знает. Ни один из мертвых мальчишек. И если случится беда, они даже не узнают. Сожрет меня моя травма и переварит в пурпур, по которому потом проедется чья-то шина от велика. Или того хуже. Стану с приставкой «супер». В кои-то веки, но не совсем так, как хотелось бы, а подобно Кеплеру – суперлавандером.
Внезапно во мне просыпаются неведомые ранее чувства. Стараюсь не обманываться. Благородство среди них вряд ли найдется, ведь, вернее всего, в темноте скрываются иные помыслы. Те, что на свету чахнут, точно светобоязливые растения. Бродит со мной бок о бок в тумане отчаянное желание подловить нашего мистера Пять Правил и сместить фокус гнева мальчишек с меня на него. Понимаю, это гнусно, поэтому я сразу эти помыслы отметаю.
Мало-помалу страх пропадает, и на его место приходит любопытство. Если б не оно, честное слово, бежал бы без оглядки к черте города, теряя на ходу мужество.
Попался, Уиджи!
Свет от фонарика в фиолетовой мгле становится все более тусклым, и я ускоряюсь, боясь упустить цель. Уиджи направляется к одному из домов, где мы часто берем велики. Мне даже не нужно это видеть. Я уже знаю. За столько времени на привязи у кладбища мы изучили каждый закоулок этого треклятого города.
На пути, точно крепость, встает дом Ромео. Особняк без единого темного пятна на фасаде, и игнорировать его невозможно. Не из-за травм. Вряд ли хоть один лавандер выпрыгнул бы из-за забора. Разве что мелкий злющий шпиц. Так он и до калитки в холке не достанет. Переживания накатывают из-за Ромео. Не хочется заглядывать в огромные пустые окна, в которых я больше никогда не увижу его силуэт…
Нормально ли горевать по тому, кто умер одновременно с тобой, а вы и не расстались? Ответа так сразу и не найти. Возможно, я и не горюю вовсе, а дело в той дружбе, которая в тот день разбилась вдребезги и отправилась под пресс. И пускай я давно примирился со случившимся; пускай в отношениях между нами нет той горечи, как раньше… Штиль обманчив: часто океан затихает перед самой бурей. А на кладбище мы будто птицы в клетке. Оттого я, наверное, и боюсь, что однажды недомолвки сметут нас всех и унесут в такие дебри, из которых не выбраться.
Никто здесь не любит ссориться всерьез. А если уж пошла трещина, стараемся латать чем подвернется: ненароком брошенным добрым словом, крепкими объятиями, отданным из личного запаса батончиком, ободряющей улыбкой. Это было до того, что я натворил. Въехал на таране в наш громкий от перебранок мотель и сломал в нем крепкие стены. Такое не залатаешь. Такое надо отстраивать заново. Знать бы, с чего начать…
Туман, будто упавшее на землю небо, оплетает и подгоняет вперед. Вернее, то, что в нем может скрываться. За Уиджи я почти не переживаю. Особенно когда вижу его уверенный шаг по улице, точно сегодня «Счастливый вторник». Это название мама придумала.
После того как надежда на папино выздоровление стала затухать, в доме поселилось парализующее отчаяние, а мы втроем, вместо того чтобы сплотиться, разбежались по углам скорби и стали покрываться пылью. Хотя папа еще не умер!
В самые плохие дни я притворялся больным – настолько не хотелось выбираться из-под одеяла в реальность. Крошки от соленых крендельков, которые я ел в постели, оставляли по всему телу красные пятна и впечатывались в кожу. Простынь сминалась от беспокойного сна. Мысли путались тоже. И все, чего хотелось, – накрыться с головой, приняв позу эмбриона. Проснуться, когда мир станет прежним. Таким, каким он запомнился мне до всего плохого, что стало с нашей семьей.
И в одно такое утро мама (а женщина она не из робких) спустя три настойчивых стука в дверь ворвалась в мою комнату подобно торнадо и, несмотря на мои взбрыки, стащила с меня одеяло. На завтраке, который не лез нам с папой в горло, она торжественно объявила о «Счастливом вторнике». И звучало это весьма многообещающе. Я скривил лицо и тут же съежился под строгим материнским взглядом. Зато папа впервые за долгое время позволил себе рассмеяться…
Так у нас и повелось. Раз в неделю мы проводили время вместе. Играли в настольные игры. Совместно готовили ужин по рецепту из кулинарного телешоу, где показывали блюда из разных стран. И много – ох как много! – гуляли. Вопреки любой погоде и настроению.
Вот и Уиджи бредет в тумане, словно неуязвимый, а я следую за ним робкой тенью. Когда он берет велик со стоянки круглосуточного магазина – пока сонный продавец клюет носом, – то никакой бег не в силах помочь мне нагнать нашего лидера. Я мечусь от забора к забору и лишь через пару домов намечаю цель – не по размеру девчачий велосипед с заниженной рамой, но выбирать не приходится. Наверняка он еще и розовый. В полутьме не разобрать.
Я запрыгиваю на сиденье, цепляясь взглядом за крохотную точку фонарика Уиджи, мелькающую вдалеке. Жму педали, а сам про себя думаю: «Хоть бы не розовый».
Что тут скажешь? Я предвзят к цветам. Должны же быть недостатки у такого славного мальчишки. Иначе бы я в Марти Сью превратился, и читатели непременно бы на это мне указали: он слишком хорош. Закажу себе такую футболку – «Марти Сью». Возможно, даже тату набью. Над бровью, как у Базза. Всем назло.
Прежде чем нахожу Уиджи, наматываю два или три круга по району, где он жил раньше. На последнем заходе я было даже отчаиваюсь, но нет. Сперва слышу, как крутятся спицы на поваленном им в траву велике. Затем, спрыгнув на асфальт, держась за руль своего, подбираюсь ближе. То ли дверь, то ли калитка издает пренеприятнейший скрип. Здесь, на отшибе Гровроуза, все поношенное. Испускающее предсмертный вздох.
Когда жителей трейлерного парка полностью расселили, родители высказывали недовольство при каждом удобном случае. Так, между тем, как они раскладывали по тарелкам лазанью, и тем, как убирали грязную посуду в раковину, до меня то и дело долетали обрывки разговоров, а их я, будучи маленьким, понять не мог. Те слова напоминали белый шум, из которого я изредка цеплял обрывки: «гетто», «несчастные дети», «плохая успеваемость», «нет будущего», «не город, а призрак», «выручка падает», «переезд».
Где-то на фразах про «треклятых республиканцев» и «пронырливых демократов» я окончательно терял нить разговора, а мама с папой затевали горячий спор – гремя чашками и личным мнением, – после которого расходились по разным комнатам, игнорируя мое существование.
Бабушка тихонько ругалась на корейском, ерошила мне волосы и велела идти спать, приговаривая: «Дракон и тигр под одной крышей. Не обращай внимания, чаг ын сэ[29]». Я плелся по коридору, сжимая в руках тест с оценкой «хорошо», ошибочно думая, что родители ссорятся из-за меня и вскоре, как многие взрослые, непременно разведутся. А меня отправят жить в то жуткое место под названием «гетто» к зловещим то ли «республиканцам», то ли «демократам». Не знал, кто и хуже.
Родительские слова с кухни складывались в непонятную мешанину, будто завтрак, обед и ужин подавали разом, и долго крутились в голове. Так принести плохую оценку стало непростительным прежде всего для себя, а страх оказаться поводом для родительской ссоры следовал за мной по пятам: из класса в библиотеку,
