Император Пограничья 11 - Евгений И. Астахов

— Я тогда понял, воевода. Вот я стрелок, может, даже хороший. Глаз у меня меткий, рука твёрдая была. Но против такого… — он махнул рукой в сторону Прохора. — Против магии вашей что я могу? Ничего. Вы взмахнёте рукой — и нет меня. Как тех наёмников. Даже убежать не успею, даже выстрелить. Просто мясо на убой.

Гаврила поднял глаза на воеводу, и в них читалась вся глубина его страха и отчаяния:

— Я всю жизнь думал, что если буду тренироваться, если стану лучшим бойцом — смогу защитить себя и других. А оказалось, что я… никто. Песчинка, которую можно смести одним движением. И от этого… от этого спать не могу, воевода. Всё кажется — вот сейчас земля взорвётся подо мной, или кто-то из магов решит меня в пыль превратить. И я даже понять не успею, за что.

* * *

Я слушал Гаврилу, не перебивая. Парень выложил передо мной свою боль, словно вывернул карманы наизнанку. Особенно зацепили слова про Металлический вихрь — заклинание, которым я перемолол больше полусотни наёмников в Алтынкале. В пылу битвы не думаешь, как это выглядит со стороны. А для союзников, оказывается, зрелище не менее ужасающее, чем для врагов. Может, даже хуже — враги хотя бы быстро умирают, а свои потом живут с этими воспоминаниями.

В моём прошлом мире я видел такое не раз. Когда с человеком случается великое потрясение, душа его пугается и замирает, словно зверь, насторожившийся в чаще. И тот страх впечатывается в сердце, будто клеймо калёным железом. Потом, даже в мирной тишине, воина настигает память — снова звенят мечи, льётся кровь, кричат умирающие. Тень битвы, что ложится на плечи и не даёт покоя ни днём, ни ночью.

Вчера в Смоленске вспышка фотокристалла стала для него блеском снайперского прицела. Тело среагировало быстрее разума — так бывает, когда инстинкт выживания берёт верх над рассудком.

— Знаешь, Гаврила, — начал я, взвешивая последний нож на ладони. — В моей… в жизни мне доводилось встречать воинов, прошедших через сотни битв. И многие из них говорили то же самое, что и ты. Особенно после встречи с чем-то, против чего их умения бессильны.

Парень поднял на меня глаза, но взгляд оставался потерянным, обращённым внутрь себя. Я метнул нож — снова в центр — и повернулся к нему.

— Ты не первый и не последний, кто столкнулся с пределами человеческих возможностей. Но это не делает тебя бесполезным или слабым. Просто показывает, что ты достаточно умён, чтобы осознать реальность.

Собеседник молчал, переваривая услышанное. Потом словно очнулся и покраснел:

— Простите, воевода, — выдавил он, опустив голову. — Я вас подвёл. Вчера, с журналистами… Позор какой. Наставил ствол на безоружных, как последний…

Я подошёл и хлопнул его по плечу — крепко, по-мужски, как делают воины после тяжёлого боя.

— Подвёл? — усмехнулся я. — Не больше, чем если бы тебя ранили в бою. Или ты думаешь, позорно получить рану от вражеского клинка?

— Так то ж рана настоящая, воевода. А тут…

— А тут рана душевная. И она не менее настоящая, чем порез или перелом. Просто не кровоточит наружу, а гноится внутри. И заживает дольше, если не лечить.

Гаврила нахмурился, а я продолжил:

— Ты говоришь, что ничего не можешь против магии. Но вспомни базу под Владимиром. Кто снял часового на башне, дав нам возможность действовать? Кто прикрывал спины магам в крепости, пока мы творили заклинания? Без тебя и вашей четвёрки мы бы не справились.

— Но вы же сами потом всех…

— Потому что у каждого своя роль. Я не смогу выстрелить так метко, как ты. А ты не сможешь обрушить стену. Но вместе мы — сила. Армия, где одни только маги, обречена на поражение. Как и армия без магов.

Я замолчал, давая словам осесть. Потом добавил:

— Мины — эффективное оружие. Мы сами их использовали во время Гона, помнишь? Но одно дело — защищать свой дом, зная, где что заложено. И совсем другое — идти по чужой земле, где каждый шаг может стать последним. Страх перед невидимой угрозой естественен. Он помог тебе выжить — заставил быть осторожнее. Но знаешь, что хуже невидимой смерти под ногами? Невидимый страх в собственной голове. Он парализует сильнее любой ловушки.

Гаврила кивнул, хотя в глазах всё ещё плескалась тревога.

— У нас в остроге есть девушка, Анфиса. Возможно, ты её знаешь. Работает в лечебнице, — произнёс я, делая вид, что решение пришло только сейчас. — У неё редкий дар — Эмпата. Она чувствует чужую боль и умеет её облегчать. Не магией боевой, а другой — той, что лечит душевные раны.

— Воевода, я не какой-то… — начал было Гаврила.

— Это приказ, боец, — оборвал я его. — Отправишься к ней сегодня же. Она поможет тебе разобраться с тем, что засело в голове. Считай это лечением после ранения. Или тебе приятнее ходить с гноящейся раной, пока не начнётся заражение?

Парень помолчал, потом выпрямился и хлопнул сжатым кулаком по груди.

— Слушаюсь, воевода. И… спасибо. Уже чуть легче стало. Оттого что поговорили.

— Иди, — кивнул я. — И помни: сильный не тот, кто не знает страха. Сильный тот, кто идёт вперёд несмотря на страх.

Гаврила развернулся и зашагал к выходу с площадки. Спина уже не сутулилась, как утром, и шаг стал увереннее. Я остался собирать ножи из мишеней, размышляя о том, сколько ещё моих людей носят в себе подобные раны. Война оставляет шрамы не только на теле.

* * *

Гаврила стоял у дверей лечебницы, переминаясь с ноги на ногу. После разговора с воеводой прошло часа два, и парень всё это время ходил по острогу, собираясь с духом. Приказ есть приказ, но идти к целительнице со своими страхами казалось… неправильным что ли. Не по-мужски.

Внутри пахло травами и какой-то химией. По коридору шагал помощница Джованни с грудой бинтов в руках. Гаврила остановил пробегавшую мимо женщину в переднике:

— Мне бы Анфису повидать. Воевода прислал.

— В дальней комнате, — махнула та рукой. — Там, где тихие лежат.

«Тихие» — так в лечебнице называли тех, кто сломался не телом, а духом. Парень знал об этом от товарищей. Сержант Кузьмич рассказывал, как во время Гона один боец вдруг бросил оружие прямо на стене бастиона и побежал прочь, крича что-то нечленораздельное. Его поймали, думали — трус, предатель. А оказалось — разум не выдержал. Слишком много смертей увидел, слишком долго был на грани. И вот эта самая Анфиса