Император Пограничья 11 - Евгений И. Астахов
— Люди страдают в любом случае. Но если вы сразу пойдёте силовым путём против воеводы Владимирского княжества, это будет расценено как агрессия Сергиева Посада против Владимира. Князь Сабуров получит прекрасный повод обратиться к князю Оболенскому с претензиями. А так — вы соблюли процедуру, попытались решить по закону. Это важно для легитимности.
Я задумался. В словах Крылова был резон. Даже если Владимирские органы откажутся вмешиваться, сама попытка обращения даст мне моральное право на самостоятельные действия.
— Хорошо, — кивнул я. — Попробуем по закону. А когда это закономерно не получится, я решу вопрос по-своему.
Крылов едва заметно улыбнулся.
— Я не слышал последней фразы, воевода.
Отыскав в Эфирнете нужный номер, я набрал его. Гудки тянулись долго, но наконец, трубку взяли.
— Владимирский Сыскной приказ, дежурный слушает.
— Маркграф Платонов, воевода Угрюма. Мне нужен старший следователь Лука Северьянович Волков.
Глава 19
Масляная лампа отбрасывала неровные тени на стены кабинета, превращая простую комнату в подобие пещеры. Степан Дроздов сидел за массивным дубовым столом, склонившись над толстой тетрадью. Перо скрипело по бумаге, оставляя аккуратные строчки. «Истинный путь объединения» — так он назвал свой труд, который писал уже третий месяц.
На стене напротив висела самодельная карта региона. Красными крестами помечены деревни-цели, чёрными — уже подчинившиеся его воле. Восемь чёрных крестов. Скоро будет девять. Или десять, если повезёт.
Рядом с тетрадью лежал потрёпанный дневник в кожаном переплёте. Каждая страница испещрена выдержками из речей Платонова, тщательно переписанными из Эфирнета. Подчёркивания красными чернилами, пометки на полях: «слишком мягко», «компромисс = слабость», «аристократы развратили идею».
Дроздов отложил перо, потёр виски. В свои сорок пять он выглядел старше — седина пробивалась не только в коротко стриженных волосах, но и в неухоженной бороде. Глубокие морщины избороздили лоб, а глаза… В них плескалось что-то тяжёлое, словно на дне колодца лежал камень, который никак не вытащить.
Стук в дверь прервал его размышления.
— Входи, — бросил воевода, не поднимая головы.
В кабинет ввалился запыхавшийся гонец — молодой парень лет двадцати, весь взмокший несмотря на вечернюю прохладу.
— Воевода, из Малых Борков ответ пришёл. Староста Кузьмич отказывается признавать вашу власть. Говорит, мол, у них свой уклад, и чужие порядки им не по душе.
Дроздов медленно поднял взгляд. Гонец невольно попятился — от воеводы исходила волна холодного, почти осязаемого ужаса. Талант Степана проявлялся помимо его воли, когда он испытывал сильные эмоции.
— Свой уклад, — повторил Дроздов, делая пометку в списке на столе. — Каждый раз одно и то же. Свой уклад, свои проблемы, своя жизнь. — Он аккуратно поставил крестик напротив названия деревни. — Готовь отряд. Выступаем на рассвете. Пятьдесят человек хватит для воспитательной акции.
Гонец замялся, переминаясь с ноги на ногу.
— Что ещё? — холодно поинтересовался воевода.
— В Малых Борках… там же дети, воевода. Может, стоит сначала ещё раз попытаться договориться?
Вопрос словно ударил Дроздова под дых. Его лицо на мгновение исказилось, затем стало совершенно бесстрастным. Он встал из-за стола, подошёл к окну. За стеклом чернела ночь.
— Дети, — произнёс он тихо. — Я тоже когда-то верил, что можно договориться. Что люди способны понять необходимость единства без… крайних мер.
Взгляд воеводы затуманился, устремляясь куда-то в прошлое.
* * *
Двадцать лет назад.
Деревня Сосновка встречала весну тревожными слухами о надвигающемся Гоне. Молодой Степан Дроздов, тогда ещё помощник старосты, стоял перед собранием деревенских старейшин.
— Нам нужно объединиться с соседями, — горячо убеждал он. — Вместе мы выстоим. Построим общие укрепления, организуем дежурства, распределим припасы.
Старики переглянулись. Кузнец Архип хмыкнул в седые усы:
— Каждый сам за себя, парень. Так повелось испокон веков. Что нам до чужих проблем?
— Но Бздыхи не разбирают, чья деревня! — не сдавался Степан. — Они придут ко всем!
— Вот и пусть каждый сам защищается, — отрезал староста. — Нечего чужих нахлебников кормить.
Единственной, кто поддержала Степана, была его невеста Марфа — девушка с русыми косами и добрыми голубыми глазами. Она верила в него, верила в идею общего блага.
Следующие недели Дроздов провёл в разъездах. Кривцы, Дубровка, Каменка, Берёзовка — везде один ответ: «У нас свои проблемы», «Чего ради кормить чужих», «Справимся сами». Только две деревни из десяти согласились на взаимопомощь.
Гон пришёл внезапно, как всегда. Первую волну Сосновка отбила — Степан со своим отрядом ополченцев держал северную околицу. Стрельба, крики, кровь на снегу. Выстояли.
— Гонцов к союзникам! — приказал он, вытирая чужую кровь с лица. — Пусть пришлют подмогу, как договаривались!
Ответ пришёл через час: «Сами отбивайтесь. У нас тоже проблемы».
Вторая волна не заставила себя ждать. Степан с остатками ополчения бился на северной окраине, не зная, что основной удар пришёлся с юга. Когда добрался до центра деревни, было уже поздно. Дом Марфы полыхал — масляная лампа опрокинулась в схватке. Девушка лежала у порога, выпитая досуха. Никаких физических повреждений, лишь лицо белее мела.
Степан упал на колени, прижимая её к себе. Марфа смотрела раскрытыми глазами в потолок, но в них уже не было жизни — только пустота. Губы были неподвижны, но ему почудилось, будто она шепчет:
— Почему… почему никто не пришёл?
Вопрос, который он сам вложил в её безмолвные уста, остался без ответа.
После гибели невесты Степан покинул Пограничье. Вступил в княжескую армию, дослужился до капитана. Десять лет железной рукой наводил порядок в гарнизонах. Но методы его были слишком жестокими даже для армии. Когда он приказал подвергнуть децимации роту за трусость — казнить каждого десятого, — один из генералов лично вмешался. Разжаловал, лишил звания. И в наказание отправил обратно в Пограничье — воеводой в захолустный Николополье.
«Научись различать твёрдость и жестокость», — сказал тогда офицер.
Однако Дроздов знал: начальство просто не понимает. Никто не понимает, что только через абсолютный страх можно добиться абсолютного повиновения. А без повиновения не будет единства. Без единства — только смерть.
* * *
Дроздов моргнул, возвращаясь в настоящее. Гонец всё ещё стоял у двери, ожидая указаний.
— Дети, которые не познают потерь, вырастут такими же эгоистами, как их родители, — холодно произнёс воевода. — Страх и боль — единственные учителя, способные преодолеть человеческую трусость и близорукость. Если бы двадцать лет назад кто-то железной рукой заставил деревни объединиться, моя Марфа была бы жива. И тысячи других.
«История оправдает жестокость, — думал Степан, — если она служит благой цели. Платонов поймёт. Когда-нибудь поймёт, что мягкость — это предательство по отношению к будущим жертвам. Что единственный способ спасти Пограничье — заставить его объединиться. Любой ценой».
Он вернулся к столу, достал
