Барин-Шабарин 9 (СИ) - Старый Денис
Старик схватился за горло, где торчала дыхательная трубка.
— Ты не понимаешь, каково это — тридцать лет ждать мести!
Когда все вышли, Ксения неожиданно осталась.
— Слушай внимательно, — прошептала она. — Завтра тебя повезут на генеральную репетицию. Там будет шанс сбежать.
Раскольников остолбенел:
— Ты… предаешь хозяина?
— Я спасаю Россию, — в ее глазах горела странная решимость. — Шабарин нужен стране. А ты…
Она провела пальцем по его изуродованному лицу:
— Ты просто пешка в этой игре.
Утро встретило Епифания неожиданной тишиной. Вместо обычной суеты — в доме царило странное затишье. Из окна своей комнаты он увидел, как во двор въезжает закрытый экипаж.
— Готовься, — вошла Ксения. — Сегодня твой выход.
Она протянула ему маленький кинжал, искусно спрятанный в трости.
— Лопухин хочет, чтобы ты убил его этим. Не сегодня — потом.
Раскольников взял оружие. В голове стучало: «Бежать? Убить? Или…» Он посмотрел на портрет Шабарина. Своего возможного отца. Экипаж тронулся. Ксения сидела напротив, нервно теребя складки платья.
— Кто ты на самом деле? — спросил Епифаний.
Девушка устало улыбнулась:
— Не важно. Тебе важнее знать, что никогда наш хозяин и граф Шабарин друзьями не были. — Она наклонилась ближе: — Однако главная тайна в другом… Ты действительно можешь быть его сыном.
Экипаж резко качнулся, выезжая на Невский проспект. Голова Раскольникова шла кругом, а где-то впереди уже виднелись огни комитетского дворца. Игра входила в решающую фазу.
Глава 20
Карета подпрыгивала на неровностях мостовой, и каждый толчок отдавался в висках Епифания резкой болью. Он сжал подлокотники до побеления костяшек, чувствуя, как электрических фонарей казалось вырезанным из мрамора — красивым, но безжизненным.
— Ты должен запомнить каждое слово, — шептала она, поправляя перчатку. Ее муаровый ридикюль лежал на коленях, прикрывая маленький револьвер. — Ты — внебрачный сын Шабарина, рожденный в тысяча восемьсот шестьдесят пятом году от балерины Мариинского театра Натальи Аркадьевны Воронцовой. После рождения тебя отправили в Швейцарию, в пансион доктора Мюллера. Теперь ты вернулся, чтобы найти отца.
Раскольников сглотнул ком в горле. Его руки дрожали, хотя он изо всех сил старался сохранять спокойствие.
— А если он не поверит? Если спросит о деталях? Я ведь ничего не знаю про этот пансион…
Ксения резко открыла ридикюль. Внутри, среди кружевных платочков и флакончиков с духами, лежал миниатюрный портрет в золотой оправе.
— Это твоя мать. Умерла от чахотки через год после твоего рождения. Все документы есть — метрики, письма, даже расписка кормилицы. — Она щелкнула замком. — Лопухин тридцать лет готовил эту операцию. Каждая деталь продумана.
За окном замелькали огни комитетского дворца. Епифаний почувствовал, как сердце бешено колотится в груди.
— Ты же сама сказала, что это все ложь. Что никакой балерины не было…
— Не твое дело, что было, а чего не было, — резко оборвала его Ксения. Ее голос стал жестким. — Твоя задача — сыграть свою роль. Или ты думаешь, Лопухин оставит тебе выбор? — Она наклонилась ближе, и он почувствовал запах ее духов — дорогих, с горьковатым оттенком. — После дела ты либо будешь богат и свободен, либо тебя найдут в канаве с перерезанным горлом. Понял?
Зал сиял, как драгоценная шкатулка. Хрустальные люстры, подвешенные к золоченым потолкам, отражались в высоких зеркалах, создавая иллюзию бесконечного пространства. Гости в расшитых золотом мундирах и платьях с турнюрами плавно двигались под звуки вальса, их смех и шепот сливались в равномерный гул.
Раскольников замер у входа, чувствуя, как поджилки дрожат. Он никогда не видел такой роскоши — даже в театре, куда однажды пробрался, чтобы стащить кошелек у какого-то купца.
— Не пялься, как деревенщина, — прошипела Ксения, незаметно толкая его под локоть. Ее пальцы впились в его руку с силой, неожиданной для такой хрупкой на вид девушки. — Вон он, у третьего окна. Серый фрак, орденская лента через плечо.
Епифаний перевел взгляд. У высокого окна, слегка отгородившись от толпы, стоял… Шабарин. Он был выше, чем выглядел на портретах — почти двухсаженный, с прямой, как шпага, спиной. Седые виски и глубокие морщины у рта придавали его лицу строгость, но в глазах светился живой, острый ум.
— Иди, — прошептала Ксения. — Помни — два поклона, затем — фраза о матери. Никаких лишних слов.
Епифаний сделал шаг вперед и вдруг замер. Ноги будто приросли к паркету.
— Я… я не могу, — прошептал он. — Он же сразу поймет…
Ксения резко сжала его локоть так, что он чуть не вскрикнул от боли.
— Слушай, мразь, — ее шепот стал ядовитым, — либо ты сейчас идешь и делаешь, что сказано, либо я лично закапываю тебя в подвале Лопухина. Ты ведь видел, что он делает с теми, кто его подводит?
Вспомнив окровавленный мешок, который на прошлой неделе вынесли из дома на Мойке, Епифаний заставил себя двинуться вперед.
Шабарин обернулся, когда Раскольников, запинаясь, произнес заученную фразу:
— Ваше сиятельство… Простите за беспокойство, но я должен поговорить с вами наедине. Это касается… Натальи Воронцовой.
Глаза канцлера сузились. Он молча оглядел юношу с головы до ног, задержав взгляд на искусно подправленных чертах — чуть приподнятых скулах, аккуратно сформированном подбородке, даже на той самой родинке на левой щеке, которую добавили всего три дня назад. Непонятно только — зачем.
— Интересно, — наконец произнес граф. Его голос был спокоен, но в нем чувствовалась стальная нотка. — Пойдемте в кабинет. Там будет… приватнее.
Они шли по длинному коридору, и Епифаний чувствовал, как колени подкашиваются. Шабарин двигался легко и бесшумно, словно хищник. Его тень, падающая на стены от электрических ламп, казалась огромной и угрожающей.
Кабинет оказался небольшим, но роскошным. Красное дерево, кожа, золотые канделябры. Шабарин закрыл дверь и повернулся к Раскольникову.
— Ну что ж, молодой человек. О чем вы хотели поговорить?
Епифаний вдруг рухнул на колени.
— Ваше сиятельство… меня подослали убить вас! — Он судорожно вытащил кинжал, спрятанный в складках фрака, и швырнул его на ковер. — Это все Лопухин! Он сказал, что я ваш сын, что вы бросили мою мать… но я нашел документы… Он лжет!
Шабарин не дрогнул. Его лицо оставалось невозмутимым, только глаза стали холоднее.
— Лопухин? Интересно. Я думал, он давно умер.
В этот момент дверь распахнулась. На пороге стояла Ксения с маленьким револьвером в руке.
— Глупец, — прошипела она. — Разве не видишь, что это не Шабарин!
Выстрел грянул неожиданно — но не в «Шабарина», а в Епифания.
* * *Я вошел, когда юнец уже хрипел на полу, хватаясь за живот — кровь быстро растекалась по дорогому персидскому ковру, образуя темное, блестящее пятно. Отпустил своего двойника, как всегда, превосходно исполнившего свою нелегкую работу.
— Ваш сын умирает, Алексей Петрович, — усмехнулась Ксения. — А вы смотрите на него, как на собаку, угодившую под трамвай.
Ее голос звучал почти игриво. Я проигнорировал ее слова, нажав кнопку на столе и только тогда сказал:
— У меня никогда не было такого сына. И не могло быть… Мои сыновья, слава Богу, люди значительные, уважаемые в обществе… Облапошили этого дурачка, думаете и меня облапошить?
Ксения выронила револьвер, который все еще держала в руке. Ее лицо вдруг стало белым, как мел.
— Как… Вы все знали с самого начала?
Я посмотрел на часы, что стояли на каминной полке.
— Ваш хозяин мертв. Уже целый час. Сердечный приступ. Очень своевременный, надо сказать.
В потайную дверь прошли два человека в штатском.
— Возьмите ее. И вызовите врача с медбратьями. Ковер убрать.
Когда щитоносцы увели девчонку, я наклонился к умирающему парню.
— Лопухин ненавидел меня по многим причинам, но более всего за то, что я разгромил его коррупционную сеть в шестьдесят втором… И он лгал тебе. — Я достал из сейфа папку. — Твои настоящие родители бывшие крепостные, завербовавшиеся в старательскую артель на Аляске. Надо отдать Лопухину должное, он проделал громадную работу, отыскивая среди сирот того, кто на меня похож.
