Император Пограничья 11 - Евгений И. Астахов
Рядом лежал клинок в истлевших ножнах. Я взял его, и даже сквозь прогнившую кожу почувствовал знакомый холод. «Фимбулвинтер» — Великая Зима, предвестник Рагнарёка. Реликтовое Ледяное серебро, добытое в рудниках возле моего родного поселения в Рослагене. Стоило мне коснуться ножен, как они буквально рассыпались в пыль. А вот лезвие клинка оставалось острым, будто время не властно над ним. На гарде всё ещё виднелись руны моего отца.
С этим мечом я построил империю. Им сразил ярла Эйрика Кровавого под стенами Упсалы. Им пробил путь через орду Алчущих при осаде Ладоги. После смерти отца клинок перешёл ко мне. Трувор, будучи старшим сыном, мог забрать его себе, но отказался. Книги всегда влекли его больше оружия.
Третьим предметом оказался кожаный том — дневник Астрид. Заклинания консервации сохранили его почти нетронутым. Я открыл первую страницу. Футарк — древнескандинавское письмо. Астрид выучила его в семь лет, гордо заявив, что теперь может читать «как настоящая дочь конунга».
Первые страницы — детские записи. «Сегодня папа научил меня держать меч. Руки болят, но я не плакала». «Мама спела песню о драконах. Когда вырасту, приручу дракона и полечу за море». «Дядя Синеус подарил куклу-воина. Назвала её Сигрид Непобедимая».
Страницы юности. «Отец всё чаще уходит в походы. Алчущие наступают с севера. Мама плачет по ночам, думает, я не слышу». «Научилась использовать ледяную магию. Дядя Трувор говорит, у меня талант. Только смотрит странно, как доктор на больного».
Я перелистывал дальше, пока не дошёл до записи, датированной днём моей смерти. Рука дрогнула. Начал читать, и реальность поплыла. Видение накатило, как морская волна, утягивая в пучину прошлого…
Я стою в личных покоях в ожидании брата. Слуги уже доложили о его возвращении. Запах восковых свечей забивает обоняние, холод каменного пола под сапогами, шершавая грубая ткань на плечах. Слышу, как потрескивают поленья в камине. Зима выдалась суровой, даже толстые стены дворца не спасают от холода.
Тяжёлые двери распахиваются, и в зал входит Синеус, пропавший на три месяца в походе против Алчущих. Сердце радостно сжимается при виде него, но что-то заставляет меня присмотреться внимательнее. Даже в покоях мой младший брат не снял перчатки, высокие сапоги и глухой плащ с капюшоном, закрывающий шею. И всё же видно, что он похудел — доспех висит мешковато, а лицо осунулось так, что скулы выступают острыми углами. Глаза запали, под ними залегли тёмные круги усталости.
— Братец, — говорю я, делая шаг навстречу и раскрывая объятия. — Как же долго от тебя не было вестей. Я уже начал беспокоиться.
— Беспокоиться, — повторяет Синеус, останавливаясь в трёх шагах от меня. Не подходит для объятий, что странно — обычно он первым бросается обниматься после долгой разлуки. — Прости, что заставил волноваться. Дороги завалило снегом, не хотел рисковать гонцами.
— Ты выглядишь измождённым. Садись, я прикажу принести вина и горячей еды. Расскажешь, как прошла зачистка.
— Зачистка прошла… успешно, — он медленно и неловко опускается в кресло у камина. — Гнездо у Пскова уничтожено полностью.
— А твои люди? Ты увёл три сотни воинов. Каковы потери?
— Потери… приемлемые, — уклончиво отвечает Синеус, глядя в огонь. — Война требует жертв, ты же знаешь.
Это не похоже на него. Синеус всегда тяжело переживал гибель своих воинов, мог часами рассказывать о каждом павшем, вспоминать их имена и подвиги.
— Что случилось там, брат? Ты словно сам не свой.
— Я многое понял в тех катакомбах, когда Алчущие навалились на нас со всех сторон, — он поворачивается ко мне, и на мгновение мне кажется, что в глубине его зелёных глаз мелькает тень, но свет камина играет странные шутки с разумом, и я отбрасываю наваждение. — Понял, что мы ведём эту войну неправильно. Всё это время мы шли не тем путём.
— О чём ты говоришь?
— Неважно, — Синеус делает несколько шагов к окну, но останавливается на полпути, развернувшись ко мне. — Просто усталость. Мне нужно отдохнуть, прийти в себя.
Встревоженный его словами, я сам приближаюсь и спрашиваю:
— Нет, правда, что случилось? Я же вижу, на тебе лица нет. Большие потери? Кто? Ярополк? Ивар?..
— Мои люди умирали один за другим… — безучастно шепчет брат, его губы дрожат.
Стремительные шаги за спиной — лёгкие, знакомые. В зал входит Астрид, и лицо её сияет от радости. Девятнадцать лет, копия своей матери — золотистые волосы, высокие скулы, упрямый подбородок. На безымянном пальце блестит обручальное кольцо — три месяца назад выдал её за князя Мстислава Тверского, надёжного воина и верного вассала.
Синеус делает шаг ко мне и протягивает правую руку для рукопожатия — древний воинский жест примирения и доверия. Рефлекторно протягиваю свою в ответ, поворачиваясь лицом к дочери на её оклик.
— Отец! Дядя! — она направляется к нам, не замечая напряжения. — Я была счастлива узнать, что ты жив и здоров!
Наши ладони встречаются, и в этот момент интуиция, спасавшая меня в сотнях битв, взрывается набатом.
Но слишком поздно.
Левая рука Синеуса молниеносно набрасывает тонкую цепочку на моё запястье — аркалий! Магия гаснет, словно захлопнулась дверь в пустоту. Одновременно костяной кинжал — не металл, потому и не почувствовал магией — входит под лопатку. Лезвие умело находит себе путь между рёбер, пробивает лёгкое, надрезает сердце. Боль обжигает, забирая возможность дышать.
Но я ещё жив. Разворачиваюсь, используя инерцию движения, и Фимбулвинтер сам выскальзывает из ножен, повинуясь последнему приказу умирающего воина. Древнее лезвие рассекает воздух и отрубает руку брата по локоть. Лишь на два пальца не достаёт до шеи.
Движения заторможены, в них больше нет грации умелого воина.
Синеус не кричит от боли — смеётся. И в этом смехе нет ничего человеческого. Я наконец-то вижу, во что превратился мой брат.
Кожа на его лице начинает трескаться, как старая краска, и из трещин вырывается мрак. Глаза, прежде яркие, как весенняя листва, подёрнуты чёрной плёнкой. Кожа становится бумажно-белой, на шее и груди проступают тёмные вены, извивающиеся подобно корням. Щупальца прорываются сквозь одежду на груди и плечах. Отрубленная рука не кровоточит — из культи уже тянутся новые отростки.
Химера… Мой брат стал Химерой — смесью человека и Алчущего.
— Почему? — хриплю я, отшатываясь.
— Потому что я устал проигрывать, — его голос становится двойным, человеческим и чем-то чужеродным одновременно. — Устал хоронить друзей. Устал бояться. Теперь я не знаю страха, брат. Не знаю боли. Не знаю сомнений.
В груди булькает — лёгкие наполняются
