Барин-Шабарин 9 (СИ) - Старый Денис
— Ты опоздал на два часа, — раздался из темноты низкий голос. Из-за ствола показалась фигура в меховой малице. Хорунжий Михайлов курил трубку, прикрывая огонек ладонью. — Что случилось?
— Барнс не хочет уходить, — Шахов прислонился к холодному стволу кедра. — Нашел три унции золота за день. Теперь ему мерещатся залежи под каждым камнем.
Михайлов хрипло рассмеялся, выпуская струю дыма:
— Значит, наш «мешок» сработал? Я же говорил — достаточно бросить пару крупинок в ручей, и они поведутся как щуки на блесну.
Шахов молча кивнул. План был прост: позволить англичанам найти настоящее золото, но слишком мало, чтобы оно того стоило. Достаточно, чтобы разжечь жадность, но не удовлетворить ее.
— А индейцы? — спросил он, прислушиваясь к ночным звукам.
— Тлинкиты в долине. Человек двадцать. Не наши — дикие. — Михайлов сплюнул в снег. — Если узнают про золото, будет кровавая баня.
В этот момент с холма донесся приглушенный крик. Оба замерли. Шахов медленно вытащил револьвер.
— Это не тлинкиты, — прошептал Михайлов. — Это Барнс.
Они бросились обратно к лагерю. Среди деревьев уже виднелось зарево — кто-то развел огромный костер. Подойдя ближе, Шахов увидел, что Барнс стоит на коленях у ручья, яростно копая промерзлую землю ножом. Его пальцы были в крови, но он не останавливался.
— Здесь! — Барнс задыхался. — Целая жила! Видишь?
Он протянул горсть земли, в которой действительно блестели золотые песчинки. Но Шахов знал правду — это была та самая приманка, которую казаки закопали неделю назад. Не больше щепотки на ведро грунта.
— Нам нужны люди, — Барнс схватил Шахова за рукав. — Десятки людей! Кирки, лотки…
В его глазах горело то самое безумие, ради которого все затевалось. Золотая лихорадка — страшнее чумы, сильнее страха смерти. Шахов встретился взглядом с Михайловым. Казак едва заметно кивнул.
— Завтра, — сказал Шахов, осторожно высвобождая руку. — На рассвете пойдем в форт за подкреплением.
Барнс не ответил. Он уже снова копал, бормоча что-то себе под нос. В свете костра его тень, огромная и изломанная, металась по скалам, как призрак. Шахов отошел в сторону. План Шабарина сработал — теперь эти люди сами повезут на Большую землю весть о золоте Горелого Яра. А русские… русские будут ждать.
Ледяной рассвет застал лагерь в странном оцепенении. Барнс сидел у потухшего костра, сжимая в окровавленных пальцах кожаный мешочек с золотым песком. Его глаза, воспаленные от бессонницы, неотрывно следили за каждым движением Шахова.
— В форт, говоришь? — хрипло спросил он, когда Шахов начал собирать вещи. — А если кто-то останется здесь и найдет основную жилу?
Михайлов, чистивший у ручья винтовку, едва заметно напрягся. Шахов продолжал спокойно затягивать ремни на своем вещмешке.
— Ты сам видел следы тлинкитов. Останешься один — к полудню твой скальп будет висеть в их вигваме.
Кертис, бледный как смерть, кашлянул в кулак. На снегу остались кровавые пятна.
— Я с тобой, — прошептал он Шахову. — Только бы выбраться отсюда…
Барнс внезапно вскочил, сбивая в костер деревянную кружку. Его тень заметалась по скалам, как пойманный в ловушку зверь.
— Это мое! — он потряс мешочком перед лицом Шахова. — Я нашел это! Я…
Громкий щелчок курка раздался сзади. Михайлов не спеша целился Барнсу прямо между глаз.
— Успокойся, англичанин. Или хочешь, чтобы твое золото досталось воронью?
Напряжение висело в воздухе, густое, как предгрозовая туча. Шахов медленно поднял руки, делая шаг между ними.
— Хватит. Мы идем в форт за помощью. Все. Барнс, если хочешь остаться — твой выбор.
Внезапно с реки донесся протяжный вой. Человеческий, не волчий. Михайлов резко развернулся, лицо его стало каменным.
— Тлинкиты. Ближе, чем я думал.
Барнс замер, впервые за сутки в его глазах появился проблеск разума. Вернее — страха. Шахов воспользовался моментом:
— Решай сейчас. С нами или с ними.
Дальние скалы отразили эхо второго крика, теперь явно ближе. Барнс судорожно сунул мешочек за пазуху.
— Идемте, черт возьми!
Когда они спускались к шлюпке, Шахов заметил на противоположном берегу движение. Несколько высоких фигур в меховых накидках наблюдали за ними из-под нависших сосен. Дикие тлинкиты. Михайлов шепотом выругался:
— Они шли по нашим следам всю ночь. Повезло, что не напали.
Шахов кивнул, помогая Кертису забраться в лодку. План менялся. Теперь им нужно было не просто доставить англичан в форт — нужно было уйти живыми. Лодка отчалила, когда первые стрелы с глухим стуком вонзились в сосну над их бывшим лагерем. Барнс, бледный, сжимал весло так, что его пальцы белели.
— Они… они знают про золото? — прошептал он.
Шахов встретился взглядом с Михайловым. Казак едва заметно улыбнулся.
— Теперь знают, — сказал Шахов, налегая на весло. — И поверь мне, для тебя это лучшее, что могло случиться.
Глава 17
Санкт-Петербург гудел в предвкушении очередного «шабаринского» чуда.
Над Васильевским островом, там, где еще год назад стояли лишь деревянные строительные леса, теперь вздымалась в небо Эфирная башня Ефимова — стальное кружево переплетенных балок, увенчанное массивной медной сферой.
Ее острый шпиль, казалось, царапал само небо, а по ночам, когда включали электрические прожекторы, она светилась, как маяк нового века. Так что для петербуржцев сама башня уже не была секретом, другое дело, что мало кто знал, для чего она предназначена.
Несмотря на окружающие «Ефимовку» леса, она уже работала, принимая и передавая по цепочке радиорелейных станций сообщения по стране и даже — за ее пределами. Однако это были простые сообщения морзянкой и кодом Якоби. Сегодня же башня должна была послужить иным целям. Пропагандистским.
Я стоял у подножия этого колосса, окруженный делегатами конференции, петербургской знатью и толпами простых горожан, собравшихся посмотреть на диковинку. Ветер трепал полы моего сюртука, но я не обращал на это внимания — сегодняшний день должен был стать еще одним гвоздем в крышку гроба старого мира.
— Дамы и господа! Ваше императорское величество и ваши императорские высочества! — раздался звонкий голос инженера Ефимова, поднявшегося на временную трибуну. — Сегодня мы сделаем то, что еще вчера считалось невозможным!
В толпе зашептали. Английские делегаты переглядывались скептически, французские ученые что-то быстро записывали в блокноты, а русские купцы и мастеровые смотрели на башню с гордостью — ведь они строили ее.
— Сейчас на ваших глазах мы передадим через пространство не писк электрических разрядов, а человеческий голос! — Ефимов поднял руку, и по его сигналу где-то внутри башни что-то загудело. — Сейчас, в Гельсингфорсе, великая русская певица Анна Андреевна Светлова исполнит арию из оперы «Русские на Луне». И через мгновение вы услышите ее здесь, в Петербурге, без проводов, без задержки — так, словно она стоит перед вами!
Опера «Русские на Луне» была не просто музыкальным произведением — это был манифест эпохи. Написанная по личному указанию императора, в подарок цесаревичу, увлеченному романом Владимира Одоевского «Путешествие на Луну», она рассказывала о том, как русские эфиронавты на ракетном корабле первыми достигают естественного спутника Земли и водружают там имперский штандарт. В ней смешались классические арии и футуристические электронные звуки, созданные при помощи новых резонансных генераторов Якоби. И вот теперь ее должны были передать по воздуху.
— Готовы?
Ефимов обернулся к нам, и в его глазах горел тот самый огонь, который я так часто видел во взгляде лучших русских людей. Я кивнул. Он резко опустил руку. Сначала был треск. Потом — тишина. А затем…
Из огромных медных рупоров, установленных вокруг башни, полился чистейший, кристальный голос, выводивший на музыку совсем еще юного Чайковского:
Над бездной звездной, в вышине,
