Барин-Шабарин 9 (СИ) - Старый Денис
— Ваше высокопревосходительство⁈ — выдохнул Верстовский, пытаясь встать, но его ноги, казалось, отказали, лицо его стало землистым, а рука с массивным перстнем тряслась, указывая на меня. — Вы… вы как?.. Что?..
Степан поднял его за шиворот, как мешок с дерьмом и поставил на ноги. Пинком отворил дверь в другую комнату.
— Проходим, проходим, Аристарх Орестович, не стесняемся, — сказал я, оценивая обстановку. Степан остался в дверях, совершенно расслабленным с виду, но взгляд, скользнувший по Верстовскому, был как удар хлыста. — Уютно у тебя. Тепло. И… гостеприимно, как вижу. Прервали, кажется, нечто душевное? Прости, старик, не знал, что ты такой шалун.
Я подошел к креслу у камина, где тлели угли, и непринужденно опустился в него, положив трость поперек колен. Степан, не дожидаясь приказа, шагнул к горничной, та съежилась.
— Ты Маша? — спросил он грубовато, но без злобы. — Иди-ка отсюда. В кухню. Или в свою каморку. Сиди тихо. Никуда не выходи. Поняла? И он том, что мы приходили, молчок. Иначе… Сама понимаешь…
Девушка, вся дрожа, кивнула и, прижимая к обнаженной груди кружевной передник, пулей выскочила из гостиной. Степан проследил за ней взглядом, затем вернулся к дверям, приняв прежнюю стойку.
Верстовский, между тем лихорадочно застегивал рубашку, поправлял жилет, его пальцы путались в пуговицах.
— Граф… Ваше сиятельство… Алексей Петрович… Каким ветром?.. Я не ожидал… такой чести… — он пытался улыбнуться, но получилась жалкая гримаса. — Чем обязан?.. Прикажете чаю? Маша! Ма-а-аша!
— Не тревожь девушку, Аристарх Орестович, — остановил я его мягко, но так, что он тут же осекся. — Чай подождет. Да и визит наш недолог. Просто проезжали мимо, вспомнили о тебе. Решили заглянуть. Посмотреть, как поживает наш… пламенный патриот…
Он побледнел еще больше.
— Я… я не понимаю, ваше высокопревосходительство… Патриот… конечно, всей душой за Отечество…
— Да, да, — кивнул я, делая вид, что рассматриваю безделушку на каминной полке. — Всей душой. Особенно когда передаешь через горничных записочки с благодарностями за «чай» и «сахар» своему куратору Андерсону. Очень трогательно. И… неосторожно, Аристарх Орестович. Крайне неосторожно.
Верстовский замер. Казалось, он перестал дышать. Веки задрожали.
— Это… это недоразумение… Клевета! — вырвалось у него хрипло.
— Клевета? — я приподнял бровь. — Милый мой, у меня в столе лежит пачка твоих записочек к этой самой Маше. Ну, знаешь, таких: «Милая Машенька, передай, что чай был отменный», «Дорогая, сахару не жалей для господина». Очень поэтично. И очень прозрачно для профессионала. Андерсон, конечно, оценил твою изобретательность. И твою… скажем так, снисходительность к слугам.
Я кивнул в ту сторону, куда скрылась горничная. «Пламенник» молчал. Похоже, слова у него кончились. Он стоял, понурив голову, как школьник, пойманный на шалости. Только шалость эта пахла виселицей.
— Не пугайся так, Аристарх Орестович, — сказал я, вставая. Степан мгновенно выпрямился. — Я сегодня не за тобой. Просто… напомнить хотел. Что ты не забыт. Что твои шалости — известны. Что даже твои… теплые отношения с господами Чернышёвым и Нессельроде — не остались без нашего внимания. — Я подошел к нему вплотную, глядя сверху вниз. Он съежился. — Живи пока. Пей свой чай. Ублажай Машеньку. Однако помни: мы рядом. Всегда рядом. И когда придет время… мы припомним все. Каждую записочку. Каждую монетку. Каждую встречу. Понял?
Он кивнул, не в силах вымолвить ни слова. Глаза его были полны ужаса.
— Отлично, — я похлопал его по плечу. Он вздрогнул, как от удара. — И не вздумай убегать. Поймаем, сразу — концы в воду. Я не угрожаю, но ты наши методы знаешь.
— Я все понял, ваше сиятельство! Я отслужу. Вы только прикажите.
— Пожалуй… прикажу, — все тем же приторно-ласковым тоном произнес я. — Мне нужны доказательства измены Чернышёва и Нессельроде. Неоспоримые. Достанешь — я тебя может и отпущу… Кстати, где твое семейство? В Ницце? На вилле Пейон, кажется?.. Передать им привет?
Предатель был близок к обмороку.
— Ну-ну. Жду от тебя доказательств. Дабы не вызвать у своих хозяев подозрений, явишься на службу, как обычно.
— Я все сделаю, ваше высокопревосходительство.
Я кивнул благосклонно и поднялся.
— Не провожай. Дорогу знаем…
Развернулся и пошел к выходу. Степан, бросив на Верстовского последний, многообещающий взгляд, последовал за мной. Мы спустились по черной лестнице, вышли во двор. Игнат уже развернул коляску. Мы уехали так же быстро и незаметно, как и появились.
Верстовский, «Пламенник», был теперь не просто разоблаченным шпионом. Он стал двойным агентом. Глупостей не наделает, но после разоблачения господ Нессельроде и Чернышёва пользы от него больше не будет.
— Ты вот что, Степан Варахасьевич, — обратился я к подчиненному. — Как только надобность в «Пламеннике» отпадет, выпусти ненадолго нашего бомбиста… Егорушку и адресок ему подскажи.
Глава 10
Я стоял у окна, глядя на засыпанную снегом, покрытую льдом Неву. В руках у меня была депеша от резидента в Лондоне, доставленная с опозданием на две недели обычной почтой. Плотный, казенный конверт лежал на столе, рядом с глобусом.
«…сообщают, отчет Клэйборна о том, что на Маккензи ничего нет, был получен Комитетом по русским делам и произвел фурор. „The Times“ вышла с заголовком „Русская афера раскрыта!“. Лорд Чедли и Монктон торжествуют. Положение „Тени“ неизвестно. Последнее сообщение от него датировано серединой ноября: он на „Персеверансе“, готовится к активной фазе. Вестей о бунте или иных событиях нет. Риск провала операции „Золото Маккензи“ высок из-за отсутствия подтверждения действий „Тени“ и реальной добычи на юге…»
Я усмехнулся. Торжество Чедли и впрямь зиждется на правде, но на правде устаревшей и неполной. Я уверен, что Клэйборн выполнил свою роль, но ценой, вероятно, плена. А Шахов… Где он? Успел ли поднять бунт, как было нами решено почти год назад? Довел ли мятежников до нужной точки? Без этого — «разоблачение» Маккензи работало против России, делая их следующее заявление о богатстве юга похожим на отчаянную ложь.
Весы качались, а я мог лишь ждать, связанный по рукам и ногам медленной связью. Ощущение было как в шахматах, когда противник делает ход, а ты понимаешь, что твой ответный ход уже сделан неделю назад, и неизвестно — попал ли он в цель.
Конверт с ответом лежал на столе, запечатанный сургучной печатью. Внутри, помимо письма самому резиденту, лежал конверт меньшего размера, с надписью: «Капитану Г. В. Иволгину. Шхуна „Св. Мария“. Устье реки Маккензи. Вскрыть лично». Внутри — всего несколько строк:
'Григорий Васильевич!
Письмо Ваше получил. Понимаю всю тяжесть положения «Святой Марии». И все же — упорствуйте в достижении нашей цели. Ищите решения на месте, используя свои внутренние возможности. Резерв угля использовать только в крайнем случае. Рассматривайте вариант с «Вороном», как единственным источником угля, продовольствия и боеприпасов. Риск оправдан пользой Империи. Действуйте по обстановке. Ш.'
Это была, разумеется, фальшивка. Никакой возможности передать послание на борт «Святой Марии», как не было, так и нет, но в Лондоне-то этого не знают. И резидент сделает все, чтобы письмо оказалось в руках Комитета.
А если бы это послание не было бы дезой?.. Легко составлять такие депеши, сидя в кабинете с видом на Неву. Вдруг Иволгин и впрямь решит брать «Ворон» на абордаж. Что значил этот ход для него и всего экипажа «Святой Марии»? Штурм, даже запертого во льдах броненосца с отчаявшимися людьми на борту? Это не просто кровопролитие, это риск, в случае поражения, потерять больше, чем удастся приобрести.
В разговоре с «Иглой», я сказал, что Иволгин свою задачу уже выполнил. И это правда. Даже если «Святая Мария» не доберется до цели, само знание о том, что русские способны приникнуть на Аляску не только с востока, но и с запада, будет для англичан уроком. Я знал, что посылаю команду парового барка почти в никуда, но на тот момент альтернативы не видел. План должен был сработать. Мы вложили в него слишком много — престиж, ресурсы, жизни таких личностей, как Иволгин, Орлов и других отважных русских людей. И если «Святая Мария» не вернется, семьи моряков не будут оставлены один на один со своей бедой.
