Темна вода во облацех - Александр Федорович Тебеньков

Но окончательно покорил его Петро Алексеевич, когда, склонившись щекой к мехам и прикрыв глаза, проникновенно запел:

Граждане, купите папиросы!

Подходи, пехота и матросы!

Подходите, не робейте, сироту меня жалейте

Посмотрите, ноги мои босы...

И каждый раз потом, как слышал, глаза становились мокрыми, и Иван отворачивался к темному окошку.

Мишка слушал тоже с интересом, правда, скептически ухмыляясь. Однажды даже заметил: «Чего это ты, Алексеевич, всё блатные песенки поешь? Репертуарчик какой-то не наш, не современный».

Перебирая аккорды, Петро Алексеевич сказал:

— Это, парень, песни народные. Их люди про свою жизнь непутевую сложили.

— Ага, ага! — засмеялся Мишка. — Знаем, знаем — русские-народные, блатные-хороводные!.. Правда, Ванька?

На что Петро Алексеевич перестал играть и ответил серьезно и обстоятельно:

— Народ — он ведь разный бывает, особенно у нас в России. Ты вот с Ванькой, скажем, один народ, кто в начальственных кабинетах сидит — другой, Павел Филиппович с Маратом Алексеевичем — третий... А блатные песни — это «Мурка», да «Гоп со смыком», да другие в том же духе. Ну а ваши твисты и буги-вуги современные, если хотите, сами пойте. Они такие же, как вы — пустые, словно выгнившее дерево. Ни смысла в них, ни души, одно сотрясение воздуха.

Но сегодня что-то не заладился вечер. Спел он две песни, отложил гармошку, включил телевизор. Видно был не в духе.

Мишка налил себе свежего чаю, подсел к Ивану. Спросил негромко, опасливо:

— Вань, а Вань! А правда, что ваш Артур мозги у крыс вырезает, а потом сшивает их вместе?

— Это зачем так? — Петро Алексеевич услышал, повернулся к ним. — Зачем сшивать-то?

— А ты у Ваньки спроси. Болтают, будто получится тогда супермозг, вроде ЭВМ. Любую задачку сможет решить, на любой вопрос ответить. И никакой перестройки тогда не надо, все наперед будем знать... Правда, Вань?

Иван как-то на тот счет не задумывался, в этом смысле и ответил. А Мишка не унимался.

— А я так думаю, что получится такой вот крысиный король. Засядет где-нибудь в укромном местечке и начнет своим крысятам мысленно приказы разные отдавать, и все ему будут подчиняться. Он и на людей сможет действовать. Кто послабже да пожиже — тоже к нему в услужение попадет.

4

— Ну что, Николай, приступим? — Баринов сел в кресло напротив. — Но сначала просто поговорим «за жизнь».

Иван заерзал, кашлянул, исподлобья глянул на Баринова.

— Я, это... Иван я, не Николай.

Ах, дьявол!.. Баринов чуть было не выругался вслух. Черт, какая досадная оговорка! И главное — он покосился на телекамеру — во время эксперимента, под запись! Кто понимает, она о многом скажет... Вот оплошал, так оплошал. Ах, как непростительно!

Как говорится, не плюй в колодец: вылетит — не поймаешь.

Ладно, едем дальше.

— Извини, конечно же, Иван! Я оговорился, извини. Так как жизнь молодая, Иван Платонович?

— Да вроде бы ничего, — Иван пожал плечами, суетливо и нервно потер ладони, отводя глаза. — Все хорошо, Павел Филиппович.

— Не обижают?

— Никак нет. — Он опять потер ладони, словно вытирая выступившую влагу, и решился: — Скучно только. Мне бы домой, Павел Филиппович, а? Мамка в каждом письме беспокоится, успею к весне-то... Огороды копать надо, картошку садить...

— Да-да-а, — протянул Баринов, сочувственно покивал головой. Действительно, заскучал, видимо, парень, застоялся. — Для молодых у нас, к сожалению, развлечений маловато. От скуки, наверно, ты и урны валять принялся, не правда ли?

Иван словно окаменел, и лицо его приняло какое-то виновато-ожесточенное выражение, даже зубы стиснул.

А Баринов продолжал, негромко, как бы понимающе и почти ласково:

— Упрекать тебя за это, тем более наказывать никто не собирается. Наоборот, за демонстрацию этого явления даже поощрим — премией в размере трех окладов. Ты ведь денег себе почти не оставляешь, матери отсылаешь, так?

Ответа пока Баринов не ждал. Сейчас, когда главное уже сказано, надо обильными и многословными речами заморочить голову, привести парня в норму, заставить воспринять внезапно открывшиеся способности как должное и обыденное, а действия не хулиганскими и вредительскими, а пустяковиной, шуткой, так сказать, лихим, но легким озорством...

— Просто я тебя попрошу, постарайся на будущее соразмерять свои действия с окружающей обстановкой. В лаборатории, под нашим наблюдением и контролем — пожалуйста, ради бога, покажешь все, на что способен. А при посторонних, или просто для собственного удовольствия — воздержись, пожалуйста. Хорошо, Иван? Договорились?.. Это ведь, Ваня, опасно не только для окружающих, в первую очередь для тебя самого. Ну, как граната в руках молодого, необученного бойца. В армии же служил, знаешь. Ты пока свои силы соизмерять не научился, но это дело наживное. Проведем исследования, изучим это явление — тогда и подумаем, как его можно применять без вреда, но с пользой... Ты меня понял?

Иван послушно кивнул.

Ну вот. А теперь направим его мысли в другую сторону.

Баринов достал из кармана пачку «Кента», установил торцом на краю журнального столика.

— Ну-ка, Ваня, покажи класс! — бодро сказал он. — Тихонечко, вполсилы.

Иван исподлобья глянул на Баринова, перевел глаза на сигареты. Не меняя позы и выражения лица, как-то одномоментно поджался, напрягся всеми мышцами и сразу расслабился.

В тот же миг пачка исчезла. Вот только что была — и нет ее. Испарилась. Только двойной шлепок раздался за спиной. И Иван смотрел теперь в пространство, мимо Баринова.

Баринов повернулся, проследил его взгляд. У стены лаборатории на темном линолеуме, метрах в четырех, лежала бело-голубая сигаретная пачка.

Баринов неторопливо поднялся, подошел к ней, поднял. Картонный угол вмят, видимо, от удара о стену. Именно о стену. Первичный удар пришелся, естественно, на лицевую сторону пачки, а она-то целёхонька.

Так-так-так... Ситуация...

Как бы не понадобился сейчас Арзыбов со своими тонтон-макутами...

Значит, так: сожителей Ивана отселить, заменить специалистами, установить негласное, а может, и гласное наблюдение. Взять под плотную опеку, чтобы даже в сортир под надзором... Может даже, перевести из коттеджа в другое помещение, понадежнее... Ладно, посоветуемся с начальником режима, ему виднее. Главное — глаз с Ивана не спускать. Ни на секунду.

Далее, вернее, перво-наперво, внушить этому Ивану Платоновичу, что он отныне перешел в категорию весьма важных персон, крайне ценных