Темна вода во облацех - Александр Федорович Тебеньков

Повернулась к Ивану.

— Ты вот что, Ваня... Ты парень взрослый, должен соображать. Матери сам скажи, а я к вечеру тоже зайду.

Комната тут же наполнилась народом, санитар Венька и незнакомый водитель внесли носилки, стали перекладывать отца на них.

— Расступись! Дорогу дай! — Дед Василий и здесь принялся командовать.

Шум шагов и голоса стихли. Иван выглянул в коридор — никого.

Он прошел в соседнюю комнату — без окон, вроде чулана — где в куче соломы доярки прятали для себя после вечерней дойки молоко в стеклянных четвертях. Здесь было и темно, и тихо. Подстелив охапку, он сел в дальнем углу прямо на пол, привалился спиной к стене и прикрыл глаза.

...Иван тряхнул головой, недоуменно огляделся: вот ведь как, с фермы — и сразу на эту пустынную аллею, чернеющую среди заснеженного парка...

На душе было так гадко, так скверно и тоскливо, что, не сходя с места, он изо всех сил пнул первое, на чем остановился взгляд — массивную бетонную урну по другую сторону аллейки. Собственно, не совсем пнул, до урны-то шагов пять-шесть, а мысленно изо всех сил двинул ее в бок, даже слегка помог себе правой ногой, шаркнув по асфальту.

И без всякого удивления проследил, как она дрогнула, словно от настоящего удара, и, выдираясь из сугроба, отлетела вглубь кустов, оставив след на снежной целине. Только подумал: «Вот это да! Ни фига себе!..» Лишь через какое-то время сообразил, что он-то до урны даже не дотрагивался, он только ногой чуть дернул в ее направлении в тот момент, как упулясь в нее, изо всех сил представил, что пнул...

Вот когда он испугался, аж в животе заурчало, и стало в нем пусто и холодно. Зазыркал глазами туда-сюда, кинулся было вернуть урну на место, да вовремя сообразил, что выдаст себя следами на снегу — по головке-то не погладят за такое хулиганство... Постоял, потоптался у снеговой кромки, еще раз огляделся. И повернул поспешно домой, к себе, от греха подальше. Не пойман — не вор, пойдите, докажите!

Не прошло и часа с начала рабочего дня, как на него обратил внимание сам Артур Адамович Суви, заведующий лабораторией.

— Что-то ты, Иван, по-моему, сегодня не в своей тарелке. Заболел? Случилось что?

Иван и сам чувствовал, что что-то с ним не то и не так. Уронил бокс со стерильным инструментом, перепутал клетки с крысами, пару раз ответил кому-то невпопад... Видно, утреннее происшествие здорово вышибло из колеи. Перед глазами так и стояло — летит урна вверх тормашками, пропахивает борозду в снегу, ломая ветки...

— Простыл, наверное, Артур Адамович. Голова что-то, — выдавил он еле-еле.

— Ну, так дуй домой, отлежись, завтра как раз суббота. Инфлюэнции нам только не хватает, — Суви махнул рукой в сторону двери.

«Домой», в коттедж, Иван не пошел — что там делать? Среди дня по телевизору что интересное разве покажут, а книжку, которую Марат Алексеевич дал, вчера вечером уже немного читал... И он направился в третий корпус.

Основная часть собак, кроликов, крыс и другой живности содержалась в главном виварии, на отшибе, а в подвале третьего лабораторного корпуса животных выдерживали на карантине, готовили к экспериментам, потом выхаживали выживших. Рабочих рук вечно не хватало, Ивану всегда были рады.

Покормили собачек и крыс, Иван остался чистить клетки. В дальние помещения он ходить не любил. Там в громадных стеклянных ящиках под яркими лампами грелись на камнях и бревнышках, плавали в бетонированных баклушках разные гады — жабы, лягушки, тритоны, черепахи... А к ним у Ивана с детства осталась какая-то отстраненная брезгливость и опаска.

Собачек сегодня оказалось мало, послеоперационных вообще ни одной. Управился быстро. Неторопливо, вразвалочку прошел в дежурку попить чайку перед обедом. Пока грелся электрический чайник, Иван выкурил сигарету — здесь позволялось.

И вдруг, словно по какому-то внутреннему приказу, поставил на клеенке стола на ребро почти полную пачку «Примы», воровато глянул на закрытую дверь, отступил назад, подпер ее спиной. Примерился, закусив губу, изо всех сил мысленно ударил по пачке — на этот раз не ногой, а кулаком... Не удивился и на этот раз, когда пачку будто ветром сдуло, аж впечаталась в противоположную стену.

Иван поднял пачку, зачем-то пересчитал сигареты. Снова закурил, забыв про чай, подсел к столу с намерением подумать... Но в дежурку ввалились местные мужики — женщины почему-то на этой работе не задерживались. Шум да гвалт, хихоньки да хаханьки, обычные подначки — не до думанья. Всей гурьбой пошли в столовую, а вернулись — снова занялись делом. Так и день прошел.

Вечером перекинулись с соседями в картишки, в «подкидного». Потом Петро Алексеевич ушел ночевать в «сонной» лаборатории, Мишка уселся перед телевизором, а Иван в десятом часу завалился спать.

Проснулся, как привык — в половине пятого.

Погода испортилась. Сыпал колючий мелкий снег, ветер гонял его змейками по асфальту.

Далеко ходить не стал. Свернув на боковую дорожку, примерился к первой же урне, шагов с десяти повалил ее на бок и протащил еще метров пять. Само собой, не руками, а глазами, руки специально держал в карманах. И ногой старался не дергать.

На следующей аллейке приметил далеко впереди еще одну. Посчитал — до нее четыре столба, сотня метров, не меньше. Интересно, получится или нет?.. Получилось. А если бы — километр?.. Ну, здесь-то, в «зоне», не разгуляешься. Все равно, сто метров — это здорово!.. А если ее не толкать, а просто поднять?

К очередной урне за перекрестком он подошел почти вплотную. Повалить-то повалил, а поднять не удавалось. Урна елозила по снегу, переворачивалась с боку на бок, но от земли отрываться не хотела... Видно, что-то не так делал. Но как надо, сообразить не получалось... А тут фонари погасли, значит, утро уже. Могут и увидеть его здесь.

Кружным путем Иван вернулся к коттеджу.

Суббот и воскресений он не любил. Хорошо хоть первую половину дня можно провести в виварии, у живности выходных не бывает, есть-пить всегда хотят. После обеда по субботам желающих возили в поселок — на пятичасовой киносеанс, потом дискотека. А по воскресеньям оставался только телевизор, да посиделки на кухне с соседями.

Но сегодня он никуда не пошел. Весь день с небольшими перерывами для естественных нужд провалялся на кровати у себя в комнате — и думал, думал, думал...

Отец, значит, игрался спичечными коробками, а вот он — бетонными урнами