Штурм бездны: Океан - Дмитрий Валентинович Янковский
Я ощутил, что поясница на уровне почек у меня огнем горит, и живот в районе мочевого пузыря, и в области сердца, и в легких, на уровне диафрагмы. Мне стало так дурно, что уже мало себя контролировал и почти не воспринимал происходящее.
В помещение стрелкового комплекса ворвалась Чернуха и, ничего не спрашивая, прыгнула в соседнее кресло, взяла управление пулеметом и шарахнула тремя короткими очередями поверх голов аборигенов. В ответ один из них метнул в нашу сторону копье. Я успел заметить, что в полете каменный наконечник раскалился до красна, и древко задымилось, оставляя отчетливый белый след. Снова грохнул наш пулемет, но я уже не видел, куда попало, меня изнутри ударило такой волной жара, что я вскрикнул и вырубился, изогнувшись дугой от боли.
Сколько я пробыл в забытье, трудно сказать. Но выходил я из него снова через боль. Точнее это уже не боль была, а скорее дискомфорт, неприятное жжение в пояснице и в груди. Словно кто-то там от души поорудовал мокрой тряпкой, вывалянной в песке. Я понял, что лежу на спине, на чем-то мягком, точно не на палубе стрелкового комплекса. Ветра не было, запахов джунглей и океана тоже. Воздух был чистым, свежим, насыщенным кислородом, но рафинированным.
Подняв веки, я обнаружил, что лежу голым в прозрачном саркофаге, а в метре от меня слева в таком же саркофаге лежит Бодрый. Оглядевшись, я понял, что помещение не является тем медицинским модулем, который мы с Чернухой нашли. Было довольно светло, но не так, чтобы выполнять какие-то работы, тем более медицинские, скорее это напоминало дежурное освещение. Вокруг располагались стойки с приборами и врачебным оборудованием, мерцали индикаторы, пульсировал какой-то жужжащий звук, словно сонная летняя муха билась о стекло в деревянном бараке, где я жил до прибытия Вершинского.
Из левой моей руки чуть ниже локтя торчал катетер, из которого прозрачная трубка куда-то уходила через стенку саркофага. Такие же трубки тянулись от двух катетеров у меня в животе. И ни одной живой души поблизости, если не считать Бодрого. Тот, кстати, выглядел несоизмеримо лучше, чем после нашего с Чернухой хирургического вмешательства, похоже, кто-то умелый поработал с повреждениями его черепа, голова уже не выглядела плоской, хотя отек на лице все еще был чудовищным.
Мысли подняться самостоятельно у меня не было. Останавливали и трубки, торчащие в трех местах из тела, и мысль о том, что придется разломать саркофаг, чтобы вылезти. Судя по состоянию Бодрого аборигены если и не были дружественными, то не собирались нас немедленно убить. Так что, в принципе, ситуация не требовала немедленного бегства и борьбы за жизнь.
Я пролежал так довольно долго, не меньше пяти минут, вдруг слева раздалось жужжание, трубка, ведущая в руку, напряглась от повышенного давления, и меня почти сразу потянуло в сон. Постепенно я погрузился в странное состояние, которое не было ни сном в полной мере, ни, тем более, потерей сознания, скорее очень глубокое расслабление, исключающее желание думать и шевелиться.
Сколько это длилось, непонятно, поскольку время в привычном его понимании, как скорость чередования событий, на некоторое время перестало существовать. Но затем я услышал густой женский голос, не тот, что говорил с нами в эфире. Я сначала вообще не понял ни слова, затем сообразил, что женщина говорит по-английски, затем попытался перевести, но без особого успеха – мысли путались. Лишь через несколько минут после того, как через трубку мне ввели тонизирующую инъекцию, способность соображать и анализировать вернулась ко мне в полной мере.
– Ты в порядке? – спросила женщина, наклонившись над саркофагом.
Она была одета во что-то зеленое, цвета хирургических комбинезонов, найденных нами, но точно не в набедренную повязку с обнаженной грудью.
Я прислушался к ощущениям, прежде, чем ответить на ее вопрос. Он, похоже, не был праздным или риторическим. Все неприятные ощущения в груди и в почках пропали, поэтому я с уверенностью ответил: «Да».
– Вы проявили агрессию, – продолжила женщина. – Мы просили вас не стрелять, вы открыли огонь, ранили одного из наших людей.
– Вы нас атаковали, – возразил я.
– Не вас, а реликт.
– В том числе и тот, что остался во мне? – озвучил я догадку, возникшую еще при первых признаках недомогания в стрелковом комплексе.
– Да. Мы не знали, что в тебе остался реликтовый ил.
– Ил? – уточнил я, подозревая, что мог наткнуться на языковый барьер.
– Ил, мелкая фракция, – разъяснила женщина. – Поначалу попавший в кровь реликт взаимодействует с телом на субатомном уровне. Но затем организм его отторгает, происходит конденсация реликта в частицы атомарного и суператомарного размера и он уже не может оставаться в теле, выходит с мочой и другими выделениями. Однако часть этой фракции, ила, как мы его называем, может задерживаться в организме до года и больше, никак не взаимодействуя с ним. Ты принимал реликт около года назад?
– Да. Несколько раз. Минимальную дозу.
– Минимальную?
– Ну, это если приложить реликт к надрезу и тут же отдернуть, чтобы не достигнуть дозы насыщения, как у Ксюши, которую вы похитили.
– Понятно. Доза насыщения. Интересный термин. Мы называем это состояние экзотическим циклом, а людей, пребывающих в этом цикле экзотами.
– То есть, их много? – задал я вопрос, который возникал у меня каждый раз при воспоминании о странном сне.
– К счастью, уже нет. Мы думали, их всех уничтожили или вылечили. Но прибыли вы, и одна из ваших женщин экзот. Мы ее изолировали.
От такого заявления я невольно подскочил и ударился головой о прозрачный свод саркофага.
– Что? Как вы сказали? Часть экзотов вылечили?
– Да. Тех, кто не долго сидел на реликте, кто не переродился полностью, сохранив хотя бы часть человеческого.
– Такое возможно? Можно выйти из экзотического цикла и не умереть?
– Да, конечно. Ваша женщина Ксения была экзотом не долго, около двух лет. Сейчас она находится на рекомбинации. Вывод из экзотического цикла достаточно длительная и болезненная процедура. Это усугубляется невозможностью давать обезболивающие препараты. Ей понадобится три дня на полную рекомбинацию, затем пара дней на физиологическое восстановление. И дальше несколько месяцев психологической реабилитации.
У меня сжалось сердце, но я взял себя в руки.
– С ней можно увидеться?
– Нет. Она находится в состоянии, близком к болевому шоку. Она ничего не воспринимает, и вам это зрелище не понравится.
– Все три дня в болевом шоке? – сглотнув, уточнил я.
– К сожалению, да. Это неизбежно в какой-то мере травмирует психику, поэтому и нужна психологическая реабилитация. К тому все люди, выйдя из экзотического цикла, остаются бесплодными. Тут мы ничего сделать не можем.
– Я считал невозможным и то, что вы можете. Вы очень осведомлены о реликте.
– Да. Мы потомки тех, кто одержал победу в войне с экзотами и…
Она произнесла второе слово, которое звучало по-английски как «Tuners», но я совершенно не понял, в каком контексте его можно перевести. Меня так сильно поразили ее слова, что такую мелочь я решил не уточнять.
Она посмотрела показания приборов и спросила:
– Ты не будешь проявлять агрессию?
– Что? – Я не был уверен, что понял ее правильно.
– Твои показатели в норме, реликтовый ил полностью удален из организма. Если ты не будешь проявлять агрессию, я открою саркофаг, сниму катетеры и освобожу тебя.
– Я не буду проявлять агрессию. Я хочу, чтобы вы вылечили Кению. Что с другими?
Она кивнула, подняла крышку саркофага и, брызнув каким-то спреем на места установки катетеров, удалила их, приклеив на места проколов куски полимерного заменителя кожи.
– Они тоже согласились не проявлять агрессию, – ответила она после паузы. Они на уровне жилых помещений. Вам придется принять важные решения, твои друзья сказали, что это возможно лишь коллегиально. Без тебя и без Ксении они ни о чем договариваться с нами не будут.
– Ясно. – Я поднялся и сел, стараясь не думать о своей наготе. – О каких решениях идет речь?
– Твоя одежда на столике.
Я скосил
