Темна вода во облацех - Александр Федорович Тебеньков

Там, где совсем недавно в памяти Банника можно было, образно говоря, «гулять пешком», стояла стена. На элементарную просьбу-приказ описать вчерашний день пациент стал заметно нервничать — и Долгополов от приборов подал соответствующий знак. Но Баринов и сам почувствовал неладное. Осторожно сменил установку: теперь для Банника существовал сентябрь пятьдесят седьмого. Памятные, приятные, значимые события — поступление в институт, первые занятия и лекции... И снова осечка. Снова активное противодействие постороннему проникновению. Не просто эластичное препятствие, а энергичное сопротивление, на грани выдавливания. Стоит нажать посильнее и Баринова просто выбросит из мозга пациента...

Ждать этого, конечно, Баринов не стал.

Без суеты, не торопясь, по заведенному порядку, не допуская ни малейших отклонений от штатной процедуры, он вывел Банника из транса, удостоверился, что никаких следов гипнотического вмешательства в его психике не осталось, и спросил, едва удерживаясь в рамках:

— Ты опять лазил себе в башку?

— А что случилось? — Банник энергично потер лицо. — Что-то не так?

Сцена, конечно, разыгралась безобразная, Баринов и сам это прекрасно понимал. Даже присутствие Долгополова и Шишкова не смогло его остановить или заставить выбирать выражения.

— Запомни, Банник, твой черепок — не мамина шкатулка с драгоценными безделушками! Не лазь туда! Сто раз предупреждал — не ковыряйся в своих мозгах без спроса!.. И вообще, с того самого момента, как я приступил к экспериментам, твои мозги тебе не принадлежат. Относись к ним как к государственной собственности, переданной тебе на ответственное хранение!

И уже остывая, взяв себя в руки, сказал примирительно:

— Николай Осипович, ты же ученый, ты же специалист. Должен понимать, что нельзя дергать цветок, чтобы он быстрее рос. Своим бесконтрольным и неуправляемым вмешательством ты вернул все снова в первоначальное состояние. Мы отброшены минимум на полгода. И где гарантия, что не сделал хуже? И где гарантия, что в следующий раз ты вообще сможешь «вернуться»?.. Не мне тебя учить — самогипноз сродни самолечению.

Сел в кресло, не поворачивая головы, сказал в сторону Долгополова и Шишкова:

— Всё, ребята, все свободны, — и манерно возвысил голос: — А тебя, Банник, попрошу остаться!

Невежливо, конечно, и довольно по-хамски, однако стресс снял.

Теперь можно более или менее спокойно обсудить создавшуюся ситуацию. Вот только Банник виноватым не выглядел.

— Извини, Павел Филиппович, но ты ошибся. Самогипнозом на этот раз я не занимался. Экспериментировал — да, но совсем в другой области. Получается, не рассчитал. Не предусмотрел, не предугадал.

— А конкретней?

Банник поднялся, прошел к входной двери, повернул ключ в замке. Потом проверил, выключены ли видеокамеры и магнитофоны. Снова занял свое место в кресле напротив Баринова.

— Смотри сюда.

Он вытянул руки перед собой так, чтобы между параллельными ладонями остался просвет сантиметров пять-шесть.

В мягком бестеневом свете лаборатории Баринову показалось, что между ними возникло слабое мерцание, словно засветился воздух. С каждой секундой свечение нарастало, усиливалось, пока не сравнялось по яркости с лампочкой накаливания ватт на сто...

Банник плавно вывернул ладони кверху. Теперь на них лежал, чуть подрагивая, светящийся шар, размером не дотягивающий до детского резинового, но больше теннисного. Он светился весь — равномерным белым светом, словно матовый плафон светильника.

— Шаровая молния? — вполголоса, почти шепотом спросил Баринов.

— Не знаю, — так же негромко ответил Банник. — Но вряд ли. Не жжет, не взрывается. Свет холодный, похож на люминесцентный. Без подпитки хватает часа на два-три, потом медленно гаснет и исчезает без следа.

Он опустил руки. Шар остался висеть в воздухе между ними.

— Потрогать можно? — осторожно спросил Баринов.

— Не знаю. Ты это видишь первым. Если к нему прикасаюсь я, он «подзаряжается» еще на пару часов.

— И как давно ты это умеешь?

Банник пожал плечами.

— Научился буквально перед Новым годом. А знаю о такой штуке лет двадцать... Спросишь, откуда? Отвечу — из одного из тех самых снов.

— А можно конкретней?

— Можно. Теперь можно... Ты в курсе, что сны, как правило, обрывочны, фрагментарны, цельную картину какого-то эпизода приходится собирать словно мозаику. Сны этой темы мучили меня лет десять, пока не сложились в более-менее целое, связное и продолжительное... Словом, так. Я оказался весьма авторитетной личностью в некоторой местности тропической Африки. Может, жрецом, может, колдуном, шаманом, друидом... и местный народ относился ко мне с чрезвычайным почтением. Сужу по тому, что я ни в чем никогда не нуждался. Все, что требовалось, доставлялось незамедлительно — пища, вода, инструменты, краски... А просили меня, в общем-то, о немногом: о дожде, об удачной охоте, о защите от соседей... Ладно, разговор долгий, давай пройдем куда-нибудь.

— Слушай, а погасить его ты можешь? Не оставлять же так.

— Я же сказал, освоил это дело недавно. Гасить не пробовал, но мы сделаем по-другому, мы его спрячем.

Банник растопырил пальцы левой руки и, словно поддерживая светящийся шар снизу и чуть сбоку, повел перед собой в угол лаборатории, туда, где стоял металлический шкаф под вид сейфа. Правой рукой достал связку ключей, открыл верхнюю дверцу, и так же осторожно ввел шар в пустое отделение. Убрал руку. Шар так и остался висеть, освещая внутренность ящика. Банник закрыл дверцу, повернул ключ в замке.

— Вот и все. Через положенное время он погаснет и бесследно исчезнет. А мы... да хотя бы ко мне. На сегодня, я так понимаю, мы уже закончили?

— Да, конечно. Разбор устроим завтра...

4

— Девушка не захотела в ресторан, а потащила меня в ЦДЛ, на персональную выставку Леонида Кобрина, фотокорреспондента ТАСС. Почему ее устроили не в Домжуре или у себя в агентстве — не знаю. Аспиранточка новенькая, с ней я встретился лишь второй раз, так что спорить было не с руки. Хотелось, как понимаешь, соответствовать...

Работы понравились. Побывал парень во многих экзотических местах, особенно, как я понял, питал слабость к горам. Или выставка была тематическая. В начале экспозиции пейзажи отечественные — вулканы Камчатки, ледники Тянь-Шаня и Памира, Кавказ, Карпаты... Снято талантливо, со вкусом, с чувством. Вершины многие узнаваемые, хрестоматийные — Ай-Петри, Ключевская, Эльбрус... Потом пошли альпийские виды с Монбланом, потом Везувий, Этна... А потом... Увидел я ту фотографию — и изумился чуть не до обморока. Обомлел форменным образом. Аж в коленках ослаб, ноги подкосились, что называется. Поверь, никогда я такого потрясения не переживал!

Спутница моя перепугалась. Закружила вокруг, крыльями захлопала, запричитала: «Ах, Николай Осипович, ах, что с вами? Ах, вам плохо? Ах,