Забери меня отсюда - Софья Валерьевна Ролдугина

Кёнвальд сощурился, мгновенно переставая изображать влюблённого дурака.

– В общих чертах. Сталкиваешь одну костяшку – и остальные падают по цепочке.

– Ну да. Все, сколько бы их ни было. – Тина потёрлась щекой о плечо и замерла, чувствуя себя невероятно уязвимой. – Вокруг меня всё рассыпается. Пирс, работа, моя жизнь, даже представления о себе… И я никак не могу понять, в какой момент всё пошло не так. И какую костяшку надо вытащить, чтобы это бесконечное разрушение прекратилось.

Маркос как-то совершенно по-детски вскрикнул; шоколад зашипел, переливаясь через край. Запахло горелым. Уиллоу захохотала, замахала руками, приговаривая: «Снимай скорей, снимай скорей!» Королева, самая смелая, принюхивалась к шоколадным каплям на полу, но попробовать не рисковала.

Кёнвальд молчал. Взгляд его потускнел, словно был обращён внутрь – или на очень-очень давние события.

– Забудь, – вздохнула Тина. – Говорят, что можно опьянеть от усталости и стресса – со мной, видимо, именно это и произошло. А выудить смысл из пьяной болтовни… – Она склонилась к нему, подтянула к себе за плечо и шепнула прямо в ухо: – Я люблю тебя. Очень-очень сильно люблю. Будь, пожалуйста. Хорошо?

Он вздрогнул, а потом обернулся, широко распахнув глаза, обрамлённые ресницами, – синий омут, белый иней. Двинулся вперёд, положив руку ей на затылок – то ли сказать что-то, то ли просто поцеловать, но потом замер на середине движения, не то переполненный чувством, не то опустошённый.

…горячий шоколад, несмотря на все трудности и приключения, получился удивительный. Острый, как адское зелье, – но вкусный.

Подростков устроили ночевать в двух комнатах по соседству. Уиллоу – в облюбованной ею спальне Селестины Мэйнард, Маркоса – в кабинете, благо диван там был на загляденье, широкий и комфортный. Кёнвальд со смехом отказался от личной комнаты, сославшись на то, что-де реке не обязательно спать каждую ночь, и обосновался в кресле рядом с Тининой кроватью. Но потом, разумеется, перебрался на кровать и тоже задремал – уж слишком умиротворяюще действовало слитное кошачье мурлыканье из всех углов.

Прайд, оказывается, гостей любил.

За два часа до рассвета в спальню ворвалась Уиллоу – заплаканная, перепуганная вусмерть. Она проползла на четвереньках по Кёнвальду, блаженно вытянувшемуся под одеялом, и принялась трясти Тину за плечи:

– Проснись! Ну проснись, пожалуйста!

Кённа с невнятной бранью сел, потирая отдавленные конечности. А Тина разлепила глаза с трудом:

– Что случилось?

Уиллоу бессильно повалилась лицом в подушку и всхлипнула.

– Мне приснилось, что ты лежишь на дне реки. С головой. И не дышишь.

Её с трудом удалось успокоить. На шум подтянулся Маркос, сонно оценил обстановку и ушёл, чтобы вернуться через пару минут со стаканом воды. Тогда наконец-то ненадолго стало тише, если не считать завываний ветра за окном, безжалостно треплющего старые яблони и вишни. Тина сидела, подогнув под себя ноги и закутавшись в одеяло, и старательно не думала о том, что каждый раз после снов Уиллоу происходило что-то чудовищное, причём по нарастающей. Первое столкновение с Доу, его бегство из морга, полноценная битва на развалинах «Перевозок Брайта» и, как апогей, ловушка в «Тёмной стороне».

Точнее, прежде это казалось апогеем. А сейчас…

«В тот раз ей приснилось, что я стою по шею в воде. А теперь я мёртвая лежу на дне».

– Что ты думаешь обо всём этом? – спросила Тина вслух, чтобы не запугать себя окончательно.

Кёнвальд погладил Уиллоу по волосам и улыбнулся, заранее смягчая последующие слова:

– Думаю, что сны молодой колдуньи – не пустышка, от которой можно беспечно отмахнуться. Но главная опасность в том, что их легко истолковать неверно. Только тот, кто увидел пророческий сон, способен объяснить его, никто посторонний не справится, даже Эйлахан за это не брался. – И он снова ласково провёл ладонью Уиллоу по всклокоченным волосам. – Не буду философствовать и сбивать тебя с толку, но кое-что посоветую. Разумеется, первое толкование, которое придёт в голову, – самое страшное, но только потому, что люди зачастую склонны предполагать худшее. Испугаться, заранее пережить и оплакать худшее – это словно попытаться уговорить судьбу не воплощать видение в жизнь. Но так дар предвидения не работает, – добавил он и вдруг щёлкнул девчонку по лбу. От неожиданности та даже всхлипывать перестала. – Не цепляйся сразу за самый страшный вариант. Задай себе вопросы: что ты чувствовала во сне? Тебе было спокойно или страшно? Почему именно река, что она значит для тебя? Как выглядела Тина, как была она одета?

Уиллоу призадумалась.

– Ну, я…

– Тс-с, – с усмешкой приложил он палец к её губам, призывая к молчанию. – Про себя. И постепенно, не торопясь. Поразмысли хорошенько, скажем, дня два и тогда уже дай ответ. Договорились?

Та кивнула, словно зачарованная.

А у Тины сердце кольнуло.

Слишком близки они были в тот момент – угловатая юная колдунья и её древний учитель; и никому не находилось места подле них, пока шёл урок.

«Их связывают узы, которых между нами нет». У девчонки было и ещё кое-что, чем Тина не обладала… или, точнее сказать, то, что она давно оставила позади.

Школьные будни.

– Экзамен! Последний, по литературе! – завопила Уиллоу в восемь утра, с грохотом бросив у порога велик, и ворвалась в кухню, оглушительно топоча. – Через час! Я думала, повторю немного, перед тем как уходить, но цепь капитально соскочила! Дурацкая цепь! Я еле успела газеты развезти… А чего это вы, не спите уже?

На полчаса раньше Уиллоу имела все шансы во второй раз выдернуть из постелей обитателей дома-с-репутацией, но это уже успел сделать другой представитель семьи Саммерсов. И потому теперь Тина, Кёнвальд и Маркос мирно завтракали в окружении сытых кошек.

– Спали, – спокойно ответил речной колдун, подкладывая себе оладий. – Пока твой почтенный отец не заявился сюда и не попытался выбить дверь собственной головой.

Девчонка опешила.

– Зачем?

– Тебя искал, что же ещё, – философски пожала плечами Тина. – Ты, вероятно, по чистой случайности забыла его предупредить, что не собираешься ночевать дома.

Уиллоу помрачнела и плюхнулась на ближайший стул, подворачивая под себя ноги.

– Ну и пускай. Я вообще с ним не разговариваю. Во-первых, его опять с работы выпихнули. Во-вторых, он выкинул мамины туфли. Я их хранила, хранила… Может, для выпускного, не знаю. А он взял и выкинул. Дурак.

Кёнвальд, к его чести, никак не прокомментировал этот выплеск, хотя наверняка мог бы сказать многое. И Тина тоже – например, о том, как переполошил всех шум с утра пораньше или как неприятно было