Гимназистка - Василиса Мельницкая
— И чего так? — осторожно спросил он.
— Будто ты не знаешь, — произнесла я в той же манере. — Ладно, мы тут болтаем или бегаем? К слову, я вовсе не рада тому, что ты страдаешь из-за моей ошибки.
Я сорвалась с места знакомым маршрутом. Вот никакого желания нет вести эти бессмысленные разговоры. Что в эмпатии хорошо, так это то, что причину той или иной эмоции невозможно определить. Я испытывала раздражение. И Бестужев, наверняка, считает, что я злюсь из-за наказания. Пусть так и будет.
Двойная нагрузка, да еще после перерыва, да после второй бессонной ночи… К концу экзекуции я едва шевелила руками и ногами. Бестужев же выглядел, как огурчик. И это злило еще сильнее, потому что мне до его физической формы — как пешком до Архангельска. А, может, и дальше.
Ничего, я смогу. Я справлюсь. У меня два года впереди. Теперь я точно знаю, что отец ни в чем не виноват. Я стану хорошим курсантом. Лучшим эспером. И я раскрою этот чертов заговор.
— Яра, ты на меня злишься, что ли? — спросил Бестужев, провожая меня до калитки.
— На тебя? Нет. Ты тут при чем? Ты выполняешь задание.
— Тогда на кого?
— На себя. — Говорить, что не злюсь, бесполезно. У эмпатии две стороны — ты чувствуешь, тебя чувствуют. Если собеседник — эспер, разумеется. — И еще на тех дур, что отправили меня в подвал.
— Подвал⁈
— Ой, Сава, перестань, — отмахнулась я. — Сегодня еще встречаемся? Во сколько? У меня опять вводные лекции до…
— Яра, какой, к черту, подвал! — Бестужев схватил меня за руку, развернул к себе лицом. — Олька сказала, тебя включили в группу «своих», и что максимум через полчаса ты освободишься.
Права была Катя, нас разделили весьма предвзято. Я молчала, так как не испытывала никакого желания говорить о подвальных приключениях. Знала бы, что Бестужев не в курсе, так и не упоминала бы о том, куда меня отправили.
— Ты со мной разговаривать не хочешь? — мрачно поинтересовался Бестужев.
— Я, Сава, в душ хочу. И кофе. — Я осторожно высвободила руку. — А еще хочу успеть пристроить трофей и не опоздать на лекцию. Поверь, к тебе у меня нет никаких претензий.
— Какой трофей? Яра… Яра!
Я скользнула за калитку, оставив Бестужева на улице. Кажется, он кулаком по забору врезал от злости. Да и пусть! Ведь примчится после занятий, тогда и поговорим.
В ванной комнате я столкнулась с «любимой» соседкой.
— Ты как, справилась? — спросила Клава, не скрывая любопытства.
— Разумеется, — улыбнулась я. — Клава, спасибо за лестницу. И отдельное спасибо за то, что не убрала ее, когда вернулась.
— Да ладно, я ж не зверь, — фыркнула Клава. — А тебе что досталось?
— Увидишь, — пообещала я загадочно.
Наверное, тапочки Черепа необходимо отдать той старшекурснице, что была моим наблюдателем. Но она не ожидала, что я выберусь из подвала. А я не собиралась искать ее среди барышень. Я и не нашла бы, из-за маски. Бестужев говорил, что со временем я научусь различать людей по эмоциям. В том смысле, что радость или злость можно испытывать по-разному. Но пока я не разбиралась в таких тонкостях. И туфли не хотела отдавать. Правда, то, что я задумала, могло закончиться весьма плачевно, причем для меня.
Несмотря на утреннюю физкультуру, в гимназию я убежала раньше других. Карамелька решила остаться дома, и теперь я за нее не волновалась. Она умненькая: Исподом ходить умеет, двери искать. Все понимает, только не говорит. Поэтому мы договорились, что при необходимости Карамелька найдет меня в гимназии, только не через Испод пойдет. Там с нее слетает ошейник. Его я нашла на своей кровати. Утром Карамелька плотно позавтракала. Пока мы на занятиях, в комнате никого нет. Химера хотела выспаться, и я не стала ей мешать.
Я пришла в гимназию одной из первых и успела осуществить задуманное.
В общем зале, предназначенном для проведения собраний, по центру, на потолке, висела люстра. Полагаю, ее оставили там для красоты, так как ее венчал двуглавый орел, а подсвечники и основание были украшены фарфоровыми вставками. Свечи остались в прошлом, люстру не использовали по назначению.
Еще во время первого собрания в углу зала я заметила длинную палку. И даже догадалась, как ее используют. На огромных окнах высотой метра три, висели шторы, причем без механизма. Палкой двигали колечки на карнизе, если они цеплялись друг за друга.
Я боялась, что меня застукают на месте преступления, но дуракам, как известно, везет. Встав на стул, я по очереди подняла туфли на палке и зацепила их носком за металлические завитушки люстры. Безусловно, я рисковала. Если директриса затеет расследование, меня вычислят. Но любопытство и злость оказались сильнее здравого смысла.
Вычислят или нет? И, если да, как накажут? Выставят из гимназии? Вот Александр Иванович обрадуется! Интересно, что он сделает? Ведь я ему нужна. Не стоит забывать об этом.
Первую лекцию отменили. Вместо нее всех пригласили в тот самый зал, где я украсила люстру. Не из-за люстры, разумеется, но и она не осталась незамеченной.
С Ритой я успела перекинуться парой слов перед началом собрания. От нее и узнала, что она с заданием справилась, хоть и пришлось убегать от сторожа, а после прятаться в кустах. А вот Катю поймали. Из-за этого Рите и удалось выбраться из парка незамеченной.
Катя присоединилась к нам в зале. Бледность ее бросалась в глаза, но драмы из случившегося она не делала.
— Нормально все, — отмахнулась она от расспросов.
Тапочки патологоанатома на люстре мы обсудить не успели, хотя девчонки их увидели и изумленно уставились на меня.
Слово взяла директриса. Она не кричала, не пылала праведным гневом, но хлестала каждым тщательно выверенным словом, как хлыстом. А говорила она об очередном ежегодном безобразии, которое мы, по глупости, считаем традицией. Об ущербе материальном. О вреде для репутации гимназии. О жестокости старших по отношению к младшим. И при этом отчитывала провинившихся. Вернее, тех, кого удалось поймать.
Катю тоже вызвали вперед, велели стать в общий строй, состоящий из пяти девушек. И я могла быть среди них. Вера Васильевна не преминула ткнуть пальцем в люстру и вопросить:
— Кто это сделал? Имейте совесть, барышня, назовитесь.
Но совести у меня, как оказалось, нет. А
