Лозоходец - Айлин Лин
Старик дёрнулся, когда пуля попала в грудь, вскинул голову, ещё не понимая, что произошло. Схватился за тулуп, ставший мокрым от крови, поднёс к лицу окровавленную ладонь, медленно осел на землю. Он упал на спину, раскинув руки в стороны, точно хотел взлететь, глаза незряче смотрели в тёмное небо, седые отросшие волосы трепал злой ветер.
У начальника распахнулись глаза при виде крови, ещё немного и вылезут из орбит, на губах блуждала довольная улыбка садиста.
– Падаль, – процедил тихо Чигуров, но эти слова, брошенные в звенящей тишине, услышали все. Он убрал пистолет в кобуру и, точно ничего и не было, начал зачитывать список дальше. Следующим был толстый низенький мужичонка, с роскошными усами. Услышав свою фамилию, он мелко затрясся, не решаясь сделать и шага, пока конвоир не толкнул его штыком в спину, наподдав напоследок пинком. Мужик по инерции добежал мелкими шажками до середины площадки, зажмурился, смяв в руках шапку, и так, не глядя, засеменил дальше.
Чигуров смеялся, а у меня от этого безжизненного смеха, похолодели руки, волосы на голове встали дыбом. Пашка и вовсе нырнул ко мне за спину. Я видел, как передёрнуло мужика, стоявшего рядом. Начальник был похож на ожившего мертвеца: бледное лицо, прозрачные светлые глаза, даже улыбка какая-то… неживая. А смех и вовсе напоминал клёкот. Он стоял без шапки, и даже уши не покраснели от мороза.
Дальше всё пошло быстрее: фамилии назывались без какого-либо промедления, в сторону зэков потянулась цепочка вновь прибывших, люди прятались за спинами друг друга, с ужасом поглядывая в сторону Чигурова. Пашка пристроился аккурат за мной и старался не отходить ни на шаг, боясь, что нас поселят в разные бараки.
Женщин собрали отдельной группой и увели куда-то. Нас же направили в столовую.
– Повезло, – сказал мне один из каторжников, худой мужик с впалыми щеками, покрытыми чёрной щетиной, – к ужину успели, а то ходили бы до завтра голодными.
В столовой рядами стояли деревянные длинные столы, за которые все и уселись, взяв по тарелке жидкого, точно вода, супа, где плавала какая-то крупа.
– А хлеб? – спросил кто-то.
В ответ заключённые рассмеялись.
– Утром дадут, – откликнулись зеки, – на весь день. Сколько ещё пайку выделят.
Мы выпили суп и пошли к баракам, где новеньких уже ждал конвой. Нас разделили на уголовников и политических. Как оказалось, вместе не селят. Больно много воли берут «блатные».
В бараке, куда нас заселили, было холодно, стуженный влажный воздух пробирал до костей. В углу раскраснелась железная печка, слишком маленькая для такого помещения. В несколько рядов стояли двухъярусные нары, вплотную друг к другу. Под потолком слабо светила зарешеченная, засиженная мухами лампочка, едва освещающая пятачок снизу. Арестанты казались тенями, что прячутся в сумерках.
Я отыскал свободные нары, уселся, озираясь по сторонам. Пашка забрался наверх, выглядывая оттуда, точно галчонок из гнезда. Рядом со мной пристроился тот самый, усатый, что шёл после убитого старика.
– Тебя как зовут? – робко спросил он.
– Егор, – ответил я, не прекращая осмотр барака.
– А я Михаил, Миша, стало быть, – со вздохом он опустился на кровать, пощупал тонкий, набитый комковатой соломой матрац, такую же плоскую подушку и худое дырявое одеяло.
К нам подошёл мужик непонятного возраста, вроде и не старый, но спина его была скрючена, как от радикулита, на пальцах бугрились узловатые суставы, лицо изъедено морщинами, точно ранами.
– Спите, – произнёс он неожиданно мягко, – побудка рано, с непривычки тяжко будет.
– Что же это творится у вас? – скосился на него Миша. – Живого человека взял и застрелил.
– Вас как величать? – спросил он.
Мы представились.
– А я Григорий Усатов, второй год здесь обретаюсь. Ходит, – начал мужик без всякого предисловия, – между зеками байка одна… Знаешь ли ты, как попадает сюда наша охрана? – смотрел он на меня полузакрытыми от усталости глазами.
Я отрицательно мотнул головой.
– Это все чекисты бывшие, военные… Те, кто убил кого из штатских или забил до смерти, или изувечил. Не по приказу, по собственному почину. Куда их? Садить в тюрьмы к зекам нельзя. Наказать тех, кто служил исправно Родине, тоже не годится. Вот и отправляют в лагеря. Вроде и наказали, и погон не лишили. А Чигуров… Сказывают, любил он народец пытать люто, с выдумкой. Так, что потом врачи собрать не могли. И попался ему мужичок один, «побеседовал» с ним начальник… У мужичка ноги-то и отнялись, какие-то сухожилия перерезал Чигуров, а вышло, что сродственник арестованного немалую должность занимал, и когда прознал о допросе, сильно обиделся. Так сильно, что Чигурова сюда на следующий же день увезли. Вот и отыгрывается он теперь на нас.
– Жуть какая, – поёжился Миша.
– А ты думал, на курорт попал? – горько усмехнулся Григорий. – Спите, завтра рано вставать, – сказал он, кутаясь в драное одеяло, как был в одежде, – и тулупы не снимайте, покрадут, – добавил он.
Мы переглянулись, в таком холоде раздеваться я и не собирался, Миша же вовсе затянул потуже верёвку, которой была подвязана его одежда, ушанку завязал под подбородком и только тогда лёг, опасливо озираясь по сторонам.
Несмотря на усталость, спать я не мог. О зверствах, творящихся в лагерях, были наслышаны все в XXI веке, но такого… Думается мне, в нашем времени о многом ещё не знают или не говорят. Выходит, для охраны лагеря свезли сюда со всей страны садистов и убийц. Я глянул вверх, где, свесив во сне руку, сопел Пашка. Выживет ли малец здесь? И моё время поджимает. До весны мне надо вернуться домой. Пока же это всё выглядело бредовой затеей. Как справиться? Повсюду часовые, вышки, забор с наскока не одолеешь, подкоп не сделаешь. Придётся ждать, когда появится хоть малейший шанс.
Глава 22
Когда нас подняли, ещё было темно. Спросонья многие не могли сориентироваться, куда идти и что делать. За что получали тычки от других заключённых. В столовой нам выдали по куску хлеба: пайка пятьсот грамм, для вновь прибывших, так как ещё не поделили нас на «лошадиную» группу, где были самые сильные из мужиков и среднюю, только «доходяг» определили, стариков, немощных и детей до 14 лет, куда попал и Пашка.
С обидой в глазах он смотрел на собственный паёк – двести грамм, небольшой кусок, который выдали на весь день. К нему неполная тарелка супа, по большей части просто воды, где плавало что-то отдалённо
