Лозоходец - Айлин Лин
И опять колонна обозов. Спецпереселены останутся тут, чуть далее по Оби. Сегодня у нас там и ночёвка будет. Так шептались промеж собой солдаты.
От меня не ускользнуло волнение в рядах раскулаченных. Понятно, им тут жить теперь. Перешёптывался народ, как оно там будет.
– Можа хоть избёнки какие есть? – услышал я разговор мужиков, что шли скованные одной цепью. – Не оставят же зимой на улице.
– Придём, узнаем, – меланхолично ответили ему, – чего гадать?
– А ну как в сараюшках поселят? – разволновался их сосед. – И как быть? У меня дети.
– Тут у всех дети, – донеслось в ответ.
Новость перелетала из конца в конец колонны, мусолилась до обеда, пока конвоиры не приказали нам остановиться.
Обоз шёл по-над рекой второй день. Обь разлилась здесь широко, скованная льдами, блистала на солнце. Берег был покрыт густым лесом, колонна двигалась по узкой дороге, где нам едва хватало места, приходилось иной раз пробираться по сугробам, тратя на это последние силы.
– Это что же, – разволновались люди, когда колонну остановили, – и где здесь жить?
– Избы сами поставите, – ответил ехавший с нами офицер, – у нас приказ. Селиться тут.
Вояки уже разжигали костры, споро подвешивая над ними походные котелки. Как ни крути, кормить народ надо.
А переселенцы хмуро разглядывали лесной массив, что высился впереди и позади нас. Было бы лето, можно и землянку вырыть, потом и избу справить. Тем, у кого инструменты с собой имелись… А сейчас? Завтра мы отправимся дальше, они же останутся наедине с суровой тайгой, которая не пожалеет никого.
– Вы что же, ироды, творите? – к солдатам двинулся огромный мужик, потянув за собой тех, с кем шёл в одной связке. – Нам как тут жить? В снег зарыться? А детям? Ведите до деревни какой!
На него в упор смотрели дула ружей.
– Стоять! – крикнул ближайший конвоир. – Нам приказали, мы доставили. Дальше не наша забота.
Мужик, набычившись, шёл вперёд, не обращая внимания на оружие.
– Скоты! – рычал он. – Тогда перестреляйте нас всех, и дело с концом!
Хлопнул выстрел, другой, народ шарахнулся в стороны. На лице мужика появилось выражение обиды, точно у ребёнка. Он опустил голову вниз, смотря, как по ватнику стекает алая струйка, а потом тяжело грохнулся на землю лицом вниз.
– Ещё недовольные есть – подошёл офицер, наблюдавший за происходящим от костра.
Повисла тишина. Люди опускали глаза, не решаясь перечить.
Солдаты расковали тех, кому суждено было здесь остаться. Бежать некуда, зима примет всех в свои объятья и упокоит, застудив до смерти.
Мужики и женщины брались за лопаты и топоры, долбили мёрзлую землю.
Я махнул рукой ближайшему конвойному. Тот подошёл ко мне:
– Чего надоть?
– Нас пустите, – указал на работающий люд, – поможем.
– Идите, коль охота спины гнуть, – махнул он рукой.
Прогремев кандалами до ближайшей семьи, которая вгрызалась в землю, забрал топор у ветхого старика. Непонятно, как он пережил весь путь, а поди ж ты, орудием машет. Правда, еле поднимает его над головой.
– Деда, давай я, – сказал ему, придержав топорище.
Тот охотно отдал инструмент. Я пристроился рядом с главой семейства и принялся за дело.
Невысокий, но широкоплечий мужик, какого-то квадратного телосложения, поначалу косился на меня непонимающе.
– Ты чего? – спросил не выдержав.
– Помогаю, – ответил я, подняв голову.
– Зачем? – удивился он.
– Лучше так, чем мёрзнуть под обозами. Хоть согреюсь. И вам полегче. Завтра мы уйдём, некому подсобить будет.
– И то верно, – согласился мужик, не прекращая мерно махать топором, – спасибо.
– Не за что, – выдохнул я, всё-таки с голодным брюхом работать несподручно. Дыхание враз сбивалось, руки наливались тяжестью. Стиснув зубы, продолжил вгрызаться в стылую землю. Усталость отступила немного, тело согрелось.
Глядя на меня, то один, то другой из «политических» поднимались, присоединяясь к работе. Решили вырыть одну большую землянку, на первое время. Там уж, как получится. Авось и избу справят. Леса кругом хватает, были бы руки.
Детей отправили ломать ветки елей и сосен, ими накроют крышу. Малышню послали к реке, где можно отыскать камни для печи.
К ночи была готова узкая, но длинная яма. Её сверху заложили еловыми лапами. Мужики осмотрели нашу «постройку».
– Сегодня детей здесь разместим и стариков, – вынес вердикт один из переселенцев, – завтра очаг поставим. Первое время протянем. Там видно будет.
На пол землянки настелили еловых ветвей толстым слоем. Они помогали согреться, не пропуская стужу от промёрзшей почвы. Посреди домика оставили отверстие, под ним, убрав подальше ветви, выложили круг из камней и развели костёр. Обогрев от него сомнительный, однако всё теплее, чем на улице. Над ним повесили отыскавшийся у кого-то котелок. Нагрели воды из собранного снега и пили кипяток, пытаясь согреться и заглушить неотступающее чувство голода. Места хватило и на нескольких женщин. С детьми остались те, что послабее.
Мы развели костёр неподалёку, солдаты принесли варева на ужин, кто-то нагрел воды, запивать нашу скудную пищу.
Я устроился на обломках от еловых лап, руки и ноги нещадно саднило. Кандалы натёрли кожу до крови, ободрав её до мяса. Отыскал в телеге своё старое исподнее, разорвал на ленты и принялся как мог, перевязывать раны.
– Погоди, – услышал чей-то тонкий голосок.
Ко мне подошла девушка лет шестнадцати, я узнал её, это дочь мужика, с которым я сегодня работал. Чернявая, с глазами, точно спелые вишни и алыми губами, то ли с мороза, то ли и правду такие сами по себе они были.
– Я помогу тебе, – она подошла ближе, набрала воду из котелка, разбавила её снегом и промыла раны. Потом обернула руки и ноги чистыми тряпицами, плотно завязала их, чтобы не сползли под кандалами.
– Готово, – улыбнулась она.
– Спасибо, добрая душа, – кивнул я ей.
– Не за что, – махнула мне на прощание девица и поспешила к своим.
Я глядел ей вслед, и в груди затеплилась надежда. Если мы ещё способны сочувствовать и сопереживать, значит, не очерствели наши души. Осталась в них и доброта, и человечность. Это по первой оглушило всех горем и тяжестью пути, но стоит случиться беде, и спешат на помощь незнакомые люди. Те же деревенские. Им ведь зимой тоже несладко приходится, а деток подкармливали наших, обозных. Не скупились, несли узелками. И здесь. Почти все те, кто шёл дальше, работали плечом к плечу с переселенцами, которым суждено остаться. Как в горниле, выгорало в душе всё наносное и оставалось вложенное изначально: надежда, порядочность, доброта.
С этими мыслями, улыбаясь не пойми чему, устроился я под
