Судьба бастарда - Евгений Владимирович Панов
Врач наклонился над поручиком, стараясь найти пульс. Он почувствовал слабый, почти незаметный удар крови под пальцами.
– Он цепляется! – с отчаянием прошептал доктор, словно в разговоре с самим собой. – Черт возьми, мальчишка, ты должен выжить! Ты слышишь меня?!
В его голосе звучала настоящая, неподдельная надежда, смешанная с решимостью. Ведь каждая спасённая жизнь была для него как победа в личной войне с бездушной смертью.
Осеннее солнце ярко светило в ясном небе, словно пыталось согреть мир с запасом перед долгой и холодной зимой. Его золотистые лучи, пробиваясь сквозь ажурные кроны деревьев, играли на мокрой после недавнего дождя земле, будто танцуя в прощальном вальсе уходящего тепла. Листья, окрашенные в багрянец и золото, шуршали под ногами, создавая мелодию осени – мелодию, которая звучала как гимн жизни.
Я поправил вещмешок на плече, чувствуя, как ремень слегка давит на плечо, но это было ничто по сравнению с лёгкостью, которая разливалась по всему телу. Живой. Я снова живой.
– Живой! – произнёс я вслух, не сдерживая радостной улыбки. Слова прозвучали громче, чем я ожидал, но мне было все равно.
Я шагнул за ворота госпиталя, оставив позади это угрюмое здание с его запахом лекарств и тихими стенаниями раненых. Ласковый ветерок подхватил мои слова, закружил их и, казалось, унёс куда-то вдаль, в бескрайнее пространство. Он нежно гладил мои волосы, ещё короткие после госпитальной стрижки, но уже успевшие немного отрасти, и приятно холодил разгорячённое лицо.
Вдыхая полной грудью свежий осенний воздух, я почувствовал запах влажной земли, пожухлых листьев и далёкого дыма костра. Всё это напоминало мне, что жизнь вокруг идёт своим чередом, независимо от войн, страданий и смертей. А я – часть этой жизни.
Мой новый облик, отражение которого я не раз разглядывал в старом потускневшем зеркале в госпитале, был молодым, но уже отмеченным печатью трудностей. Не знаю, как так получилось, но внешне я стал отчасти похож на себя прежнего. Примерно такой же рост, схожие черты лица. Только цвет волос теперь был пепельно-серым, словно последствия той страшной контузии всё же не прошли бесследно.
Полтора года прошло с того момента, как я умер. Нет, не совсем так – как меня убили в театре. Я помню этот миг, эту боль, эту тьму. И вот я снова здесь. Живу. Дышу. Ощущаю.
Полгода назад я очнулся в этом теле. Меня теперь зовут Виктор Орлин, сирота, пехотный поручик, который чудом выжил после тяжелейшей контузии на фронте. Душа Виктора покинула это тело, а я, с моим безудержным стремлением жить, каким-то чудом занял его место.
Как это произошло? Почему именно я? У меня не было ответов на эти вопросы. Но мне и не нужны были ответы. Сам факт того, что я снова мог стоять на своих ногах, смотреть на этот мир и чувствовать его всеми своими клетками, был чудом, за которое я благодарил каждый миг.
– Вперёд, Виктор Орлин, – пробормотал я, поднимая голову и оглядывая пейзаж перед собой.
Деревья вдоль дороги, по которой я шёл, выстроились в почётный караул, словно приветствуя моё возвращение к жизни. Где-то вдалеке мелькнула повозка, а за лесом виднелись крыши домов.
Теперь у меня была новая жизнь. Новое имя. Новый путь. И, главное, новая надежда. Я не знал, что ждёт меня впереди, но впервые за долгое время я был уверен, что готов встретить всё, что судьба приготовила для меня.
Из газетных полос, потрёпанных и зачитанных буквально до дыр, я узнал, что имперские войска стремительно продвигались вперёд. Линии фронта ежедневно смещались в нашу пользу, и почти вся захваченная врагом территория уже была возвращена. С каждой победой в сражениях наша армия вытесняла калдарийцев, вплотную подходя к их границам.
В маленьком городке, в котором находился госпиталь для безнадёжных раненых, где новости доходили с опозданием, слухи всегда обгоняли официальные сводки. Люди шептались, что в Высшем Совете ведутся ожесточённые дебаты. Многие советники считали, что на достигнутом успехе стоит остановиться.
– Нужно заключить перемирие, – якобы говорил кто-то из них. – Мы освободили свои земли. Дальше – их территория, а значит, нам нужно остановиться на линии границы. Мы же не хотим стать захватчиками чужой земли.
Но эти предложения не находили отклика у императора. Его образ, вырисовывавшийся в воображении даже самых простых солдат, становился символом твёрдости и дальновидности. Он прекрасно понимал, что перемирие с калдарийцами будет лишь короткой передышкой перед новой, ещё более жестокой войной. Калдарийский Союз, известный своей воинственностью, не смирится с поражением. Их обиды будут копиться, а силы восстанавливаться.
Решение императора, как рассказывали, было однозначным и твёрдым:
– Мы не остановимся. Враг должен быть уничтожен в его логове, чтобы угроза никогда больше не омрачила наши земли.
И это было мудрое решение. Даже раненые, лежащие на койках с перевязанными головами и изуродованными руками, кивали, соглашаясь.
– Если оставить их в покое, – говорил старший капрал с перебитым носом и повязкой на одном глазу, – через год или два они накопят силу и опять ударят, и тогда мы снова будем хоронить своих детей.
С этими словами трудно было спорить. Я и сам чувствовал гордость за наш народ и за нашего императора, чья воля не дрогнула перед усталостью и чередой тяжёлых поражений начального периода войны.
Калдарийский Союз, чья агрессия принесла столько страданий, должен был быть повержен. Только уничтожив эту угрозу, империя могла подарить своим гражданам мир, не омрачённый страхом нового вторжения.
В газетах я наткнулся на статью, посвящённую моим собственным похоронам. Честно говоря, у меня даже что-то сжалось в груди. Оказывается, хоронить героев умеют с размахом. Подробные описания происходящего, траурная процессия, слёзы толпы, слова императора – всё это выглядело как сцена из какого-то возвышенного трагического романа. Я долго смотрел на строки, перечитывая их снова и снова, и против своей воли почувствовал, как глаза слегка защипало.
Смешанное чувство гордости и горечи наполнило меня. Я ведь действительно погиб для них – для всех, кто меня знал и любил. Кого я знал и любил. А значит, прежней жизни больше нет. Есть только новая.
Когда я только пришёл в себя в этом теле, первое, что я хотел сделать, – написать письмо Софи. Хотел сообщить ей, что жив, что вернулся, что всё это ошибка или даже чудо. Моя рука уже тянулась к бумаге, но я вовремя остановился.
Для нее, как и для всего мира, полковник маркиз дель Вайсберг погиб, закрыв императора от
