За что наказывают учеников - Наталья Сергеевна Корнева
Элиар с тоской посмотрел на утреннее небо. Голодный, промокший, потерянный, он оставил почти загнанного коня на подвернувшемся постоялом дворе и побрел сквозь дождь пешком, не в силах усидеть на месте. Он шел и шел вперед и не мог остановиться.
Только ярость и гнев могли заглушить сейчас его тоску. Элиара душила злость, а иначе — задушило бы отчаяние.
Так его одиночество превратилось в ненависть.
Хотелось кричать от осознания того, как много в нем ненависти. Ненависть была тяжела и делала существование невыносимым. И все же он ненавидел, ненавидел целый мир — за всю его пронзительную красоту и ужасную, мучительную несправедливость. За то, что в этом огромном прекрасном мире не нашлось места для него. За то, что ни в чьем сердце не нашлось сочувствия к нему и желания разделить с ним его боль. Все эти годы он лишь молча смотрел на чужой очаг, на чужое счастье, вкусить которое ему не суждено. Ненависть требовала огромных духовных ресурсов, и он тратил их не задумываясь, дотла сжигая душу в этом огне, чтобы только забыться, отвлечься хоть на мгновение. Элиару всегда было проще спрятаться от своих чувств за гневом.
Для него ненависть была выходом. Иногда — единственно возможным. Иногда — настоящим даром небес, позволяющим не умереть от боли прямо здесь и сейчас.
Его снова вынудили уехать, снова вырвали из земли с корнем, как дерево. Он снова потерял свой дом. Путь назад закрыт. Возвращаться некуда: позади только мертвые тени прошлого.
Неведомое будущее пугало. Элиар устал преодолевать бесчисленные сложности своей жизни, а впереди вновь ждали годы испытаний. Ему больше не в ком обрести опору, а искать ее в самом себе слишком болезненно. Он ощущал себя бесконечно одиноким и потерянным. Он хотел бы освободиться от всех этих мучительных чувств, которые причудливо переплелись в сердце. Чтобы не осталось ничего: ни страха, ни вины, ни ненависти, ни боли, ни отчаяния, ни стыда. Чтобы не осталось памяти о том, чего он предпочел бы вовсе не делать, если бы только у него был выбор. От бешенства или от горя — Элиар не знал, — разум его помутился. В эти дни он хотел бы обратиться в ничто и вовсе перестать чувствовать.
Невыносимо помнить то, что он помнит. Помнить свое и чужое предательство. Невозможно уместить в себе столько зла. Откуда у него внутри столько черного, столько кровавого? Ему бы хотелось забыть все и всех, забыть самого себя.
Чувствуя, как распадается на части, в какой-то миг он вдруг понял, что и вправду больше не испытывает скорби: душа онемела и потеряла чувствительность. Преисполнившись великой болью, Красный Волк потерял способность принимать ее еще больше и на какое-то время превратился в совершенно бесчувственный чурбан. Нужно было хоть за что-то зацепиться мыслью, чтобы не думать без конца о произошедшем и не сойти с ума.
Если бы Учитель приказал отправить по его следу отряд Карателей и боевых жрецов, найдя беглеца в таком состоянии, они с легкостью расправились бы с ним. Наверное, Элиар даже не стал бы сопротивляться. Впрочем, нельзя было сказать точно, как бы он отреагировал: болезненная чувствительность его обострилась, эмоции перехлестывали через край, а мысли беспорядочно прокручивались, будто в калейдоскопе, и сводили с ума.
Но погони не было. Интересно, почему? Вероятно, Учитель не решился открыть правду о случившейся в павильоне Красных Кленов трагедии… а может, был не в силах отдавать приказы. Кто знает, насколько тяжело сейчас состояние наставника после полученных ран: Коготь Дракона хорошенько задел его. Элиар не выходил к поселениям и не вступал в беседы со случайными встречными, а потому не был в курсе последних новостей и даже не подозревал, сколько времени прошло с тех пор. Дни смешались, и он давно потерял им счет. Было спасением выпасть из жизни хоть ненадолго… Возвращаться в мир совсем не хотелось, и он продолжал свое мучительное странствие.
Ноги сами собой привели его к Бенну, непримиримому антагонисту Ром-Белиата, и риск нарваться на своих стал минимален. Здесь можно было залечь на дно и дать себе время успокоиться. Сделалось не по сезону холодно: удивительно, как быстро испортилась погода. Однако холод привел его в чувство: полной грудью вдыхая стылый воздух, он смог наконец рассуждать здраво.
Сердце тревожно ныло. Как мог он в самом деле поднять руку на Учителя? Кажется, их ссора действительно расстроила Красного Феникса и вывела из равновесия его ледяную душу. Да и сам Элиар, к стыду своему, вышел из себя. Но нельзя было так говорить с наставником, нельзя ни при каких обстоятельствах. Слова, сказанные в гневе и в глубокой тоске, брошенные в запале… слова, в которые Красный Волк и сам не до конца верил, но которых теперь не вернешь, разлучили его с Ром-Белиатом и с Учителем навсегда.
По здравом размышлении Элиар вовсе не хотел сражаться с Учителем и уж тем более калечить его или убивать. Он лишь хотел найти немного принятия, немного сочувствия… Тщетно: Учитель никогда не понимал его, никогда не воспринимал всерьез и, конечно, никогда не утешал. Для Учителя он был чем-то незначительным; чем-то, что не имело ценности само по себе, но при правильном использовании могло принести пользу храму и великому народу Совершенных.
Несмотря на сложившуюся катастрофическую ситуацию, мысли то и дело возвращались к растущей обиде на наставника. Распаляя сам себя обидными воспоминаниями, Элиар подливал и подливал масло в огонь своего измученного сердца. Хоть Учитель и обучил его всему, что он теперь умел, хоть и дал положение в обществе, хоть и был порою ласков, все равно — самое основное в их отношениях не менялось, и его светлость мессир Элирий Лестер Лар оставался для него хозяином. В какой-то момент это сделалось для Элиара неприемлемым.
Увы, самую сильную боль причиняют нам те, кого мы больше всего любим и ценим, кому доверяем больше всего.
Природа неожиданно вступила в согласие с внутренним состоянием безысходности: дни стояли туманные и тихие, неясные, полные неверного света. В эти ненастные дни, незаметно для самого себя, Элиар впервые подумал о Ром-Белиате как о своем доме. Кочевник вдруг понял, что любит морской простор не меньше, чем простор Великих степей, а может, и больше. Его пронзила мысль, что больше никогда он не сможет вернуться в Красную цитадель; больше никогда не будет зажигать алые свечи в серебряных канделябрах, когда
