Судьба бастарда - Евгений Владимирович Панов
Каждый раз, когда я смотрел на них, я видел, как их строй сгущается, как приближаются безжалостные, стальные штыки, готовые прорваться через нашу оборону. Дышать становилось тяжело, воздух, наполненный напряжением, казался ещё более плотным. В голове мелькала мысль: «Вот и всё. Это конец. Мы стоим, но мы не сможем сдержать их».
И в этот момент, когда страх накрыл меня, раздался уже знакомый всем свист. Мы невольно вжались в землю, словно в ожидании разрывов снарядов. Я закрыл глаза, но снаряды всё равно находили свою цель. Пронзительный свист в ушах, затем резкий грохот – и земля под нами вздрогнула. Разрывы на этот раз встали среди плотных рядов врага.
Я поднял голову, и перед глазами было то, чего я никогда не забуду: облака пыли, дыма и гари, рассекаемые острыми вспышками разрывов снарядов. Вражеские ряды начали рушиться, и хотя мы всё ещё находились под огнём, я вдруг почувствовал, как сердце бьётся быстрее.
По земле прошёл гул, и он не был отдалённым. Он нарастал, как отголоски землетрясения, и этот гул всё приближался и приближался откуда-то сзади.
– Вижу их! – крикнул Андрей, лежащий рядом. Он толкнул меня в бок и указал рукой в сторону городка.
Я повернул голову, увидел, как со стороны городка, скрытого в облаках дыма и пыли, действительно приближалась наша кавалерия. Они были как вихрь. Лошади мчались, поднимая пыль, и всадники, сжимая в руках пики и клинки, рвались навстречу врагу. Грозовая туча, они действительно были как гроза, готовая разразиться в любой момент.
Сверкнув, как молния, кавалерия приближалась всё быстрее. Лошади, хрипя и вздымая копыта, мчались по полю, преследуя удирающего врага, и мы чувствовали, как напряжение, что держало нас всё это время, вдруг спадает. Мы выжили. Мы выстояли. Мы продержались, хоть и ценой больших потерь.
Глава 10
Поезд увозил нас в столицу.
Позади остались страшные бои, бои, в которых мы потеряли много своих товарищей. Из 150 курсантов и офицеров, приехавших на обычные полевые занятия, нас осталось всего 26. Ранены были все, но, к счастью, в основном легко. Я сидел, опираясь на спинку сиденья, и пытался отрешиться от всего того, что произошло.
Осколок калдарийского снаряда оставил шикарный шрам на моём лице. Я провёл пальцем по нему, ощущая боль, которая уже почти стихла, но всё равно напоминала о себе каким-то подёргиванием. Андрей, сидящий напротив меня, с перебинтованной простреленной рукой, усмехнулся и сказал:
– Ну, это только добавляет тебе мужественности, командир. – Он едва слышно шикнул, сжал перебинтованную руку и посмотрел на меня с усмешкой. – Теперь ты точно можешь сказать, что прошёл через огонь и воду. Все красотки будут от тебя без ума.
Я тихо усмехнулся в ответ.
– Думаю, эти шрамы останутся со мной надолго. – Я кивнул, посмотрев на свои ладони, в которые, казалось, навсегда въелись следы от пороха и крови. Во всяком случае, я так чувствовал.
– Что бы там ни было, мы сделали своё дело, – сказал Андрей, и на его лице появилась усталость, смешанная с гордостью. – Мы воевали всего сутки. Но за эти сутки мы, горстка курсантов, сделали больше, чем некоторые дивизии полного состава.
– Мы сдерживали наступление калдарийского пехотного корпуса, – добавил я, потирая шрам. – Это дало время для развёртывания подкреплений. Благодаря нам наши войска смогли занять оборону.
– А вот тот кавалерийский полк… – Андрей покачал головой. – Мы выжили, а они… Полегли все.
Мне стало тяжело на душе, и я замолчал. Мы едва успели покинуть свои позиции, когда калдарийцы подтянули тяжёлую артиллерию и буквально перепахали огнём и нашу линию обороны, и городок с его окрестностями. Ну а шрапнель выкосила всё живое. От спасшего нас полка никого не осталось в живых.
В окне вагона пролетали поля, леса, словно нечто далёкое и чуждое пережитому нами. Но даже отъехав на приличное расстояние от линии фронта, я буквально чувствовал дыхание войны. Мы были далеко, но ощущение того, что война рядом, не покидало.
Когда поезд остановился на одной из станций, двери распахнулись, и мы увидели, что перроны вокзалов были забиты толпами беженцев, которые штурмовали составы, уезжающие вглубь империи. Женщины с детьми, старики, люди с сумками и мешками – все, кто только мог уйти. Взгляд одного из них пересёкся с моим, и я почувствовал, как меня пронзила мысль:
«Вот они… те, кого мы защищаем».
Андрей тихо сказал, глядя на беженцев:
– И это только начало. Мне раньше война представлялась как-то иначе. Ну, там, подвиги разные, лихие атаки. А оказалось, что война это не романтика, а грязь, кровь и беженцы.
Я молча кивнул, все лучше понимая, что не все войны заканчиваются на линии фронта.
Столица встретила нас на удивление спокойно. Видимо, до здешних обитателей не до конца дошло, что творится на западных рубежах империи. Улицы были полны людей, которые не спешили замечать, что на фронте уже давно идёт война и гибнут люди, в том числе и мирные жители. Настроение здесь у всех было откровенно шапкозакидательское. Площадь перед вокзалом была переполнена лощёными офицерами, чиновниками и прочими жителями города, для которых жизнь в столице оставалась яркой и беззаботной, как будто война – это что-то далёкое и к ним не имеющее никакого отношения.
Когда мы вышли из поезда, многие обратили на нас внимание. Мы, оборванные, грязные, перебинтованные, пахнущие порохом, кровью и смертью, сразу же стали объектом недоумённых взглядов. Я почувствовал, как прохлада здешних улиц обжигает меня, а многолюдная столица кажется далёким и чуждым местом. Мы не вписывались в эту картину, являясь чужеродными элементами в этой спокойной, размеренной мирной жизни.
Мы ещё не успели покинуть перрон, когда какой-то лощёный офицер, видимо, не выдержав нашего вида, подошёл ко мне. Он был в красивой униформе, его погоны поблескивали на свету, а лицо было возмущённым.
– Курсанты, что вы тут себе позволяете?! В каком вы виде?! – выпалил он, оглядывая нас с презрением. – Похоже, вы не знаете, что такое честь и достоинство военного. Своим видом вы позорите имперскую армию!
Я замер на мгновение, чувствуя, как нарастают эмоции. В глазах у этого офицера
