Судьба бастарда - Евгений Владимирович Панов
«Вот он, настоящий представитель этого города, – подумал я, сдерживаясь от резкой реплики. – Не понимает, что происходит на западе, как и все эти лощёные выскочки».
Андрей, стоящий рядом, нахмурился и уже хотел что-то ответить, но я прикоснулся к его руке, останавливая его.
Я посмотрел на офицера. Мой взгляд был тяжёлым, усталым и, возможно, даже немного злым. Я не знал, что именно произошло в тот момент, но что-то в его взгляде изменилось. Он замер, явно почувствовав какое-то внутреннее напряжение. Его уверенность начала рушиться.
– Что, не нравится? – произнёс я тихо, но так, чтобы он не мог не услышать.
Офицер напрягся и посмотрел мне в глаза, явно понимая, что не стоит продолжать. Уж не знаю, что он в них увидел, но он проглотил свои слова, что готовы были сорваться с его уст, отступил назад и, не произнеся больше ни слова, поспешил исчезнуть из вида.
«Вот и всё, – подумал я, – наши шрамы и раны могут молчать, но они говорят за нас больше, чем любые слова».
Андрей, который стоял рядом, не смог удержаться от усмешки.
– Похоже, ты поставил его на место, – сказал он, глядя мне в глаза. – Вот именно поэтому ты… командир.
Я хмыкнул в ответ, понимая, что в этом городе, среди этих людей, было много тех, кто видел всё, как и этот офицер. И понимать, что действительно происходит, они начнут явно не скоро.
Нас быстренько рассадили в экипажи и повезли в училище. Несмотря на то, что поездка была довольно короткой, она успела напомнить о том, как трудно возвращаться в этот мир, полный бюрократии, не понимающего взгляда и раздутого самодовольства тех, кто далеко от настоящей войны. Уже с самого начала, сидя в вагоне в переполненном беженцами поезде, уставшие и раненые, мы чувствовали себя как чуждые элементы, которых не совсем хотят видеть в столице.
По дороге я пытался сконцентрироваться на чем-то, отвлечься от мыслей о потерянных товарищах, о людях, которые отдали свои жизни, чтобы мы могли уцелеть. Но мысли все равно возвращались к ним. Это было как нож в сердце. Потери. Неизбежность. И поразительное осознание того, что мы столько пережили за эти бесконечные сутки.
Как только нас привезли в училище, сразу повели в душевые и раздевалки, где мы быстро отмылись от грязи, крови и пыли. Не помню, как долго мы стояли под горячими струями воды, но всё было как в тумане – жар, пар, горячие струи воды и горечь на губах. Мы забрали свои тела от того ада, но память осталась. Наши души, казалось, остались там, в огненном пекле войны.
Потом мы, переодетые и чистые, пошли на осмотр к врачам. Всех раненых отправили в госпиталь – ранения не были смертельными, но их нельзя было игнорировать. Я думал, что поеду с ними, но меня вызвали в кабинет начальника училища. В тот момент я даже не знал, что на меня уже давно собираются, что называется, повесить всех собак, и что мне несколько часов придётся выслушивать упреки и обвинения.
Ситуация была не из приятных. Как только я зашёл в кабинет, меня встретили начальник училища и несколько других офицеров. Лица их были серьёзными, почти хмурыми, а во взгляде было явное недовольство.
– Садиться не предлагаю, – произнёс начальник, поведя подбородком, словно ему жал шею воротник. – Ты понимаешь, что нам предстоит обсудить?
Я молчал, просто кивнув. Вопрос был риторическим. Мне сразу, как только вошёл сюда, стало ясно, что на нас свалится всё, что только можно, а оправданий наших никто не ждал.
Начальник встал, уперевшись руками в стол. Взгляд его не предвещал ничего хорошего. Он заорал:
– Ты понимаешь, что мы не можем так просто закрыть глаза на твои действия?! Ты бросил своих товарищей на поле боя! Ты оставил их тела! Ты понимаешь, что ты сделал?!
– Мы были на передовой, – сказал я тихо, но твердо. – Мы сдерживали наступление калдарийского корпуса. Мы не могли вернуться за телами. Мы просто не успели! Время и противник не дали нам шансов!
– Это не оправдание. – Начальник не отреагировал на мои слова. Он просто продолжал смотреть на меня наполненными гневом глазами – Ты оставил своих погибших товарищей и не позаботился о том, чтобы их вывезти. Ты позволил себе сделать то, что не мог позволить себе ни один офицер.
Я попытался снова объяснить:
– Мы вели бой. Мы задержали врага. Мы выиграли время для того, чтобы подтянуть подкрепления. Мы все сделали, что могли! Мы не могли бы забрать тела, потому что противник наступал с невероятной скоростью!
Но мои слова просто не доходили до них. Казалось, что они уже давно сделали свои выводы, и мои оправдания их не интересовали. По всей видимости, в столице не знали, что происходит на передовой, и их представление о войне было совершенно оторвано от реальности.
– Ты говоришь, что сдержали корпус? – прервал меня один из офицеров, сидящих рядом с начальником. – Это невозможно. Твой рапорт – это сказка для детей! Мы с этим не согласны! Вся эта история выглядит как выдумка, как фантастика, а не как реальная история.
В этот момент я почувствовал, как что-то внутри меня начинает ломаться. Я вложил в этот рапорт всю свою боль, всю ту тяжесть, которую мы пережили. Я не знал, что они думают, но мне было очевидно одно – они просто не хотят понимать.
«Вы даже не хотите слышать правду», – прошептал я про себя, но вслух не сказал. Я молчал, так как понимал, что мои слова не изменят ничего.
Мне пришлось выслушать ещё много замечаний, упреков, рассказов о том, что в столице всё устроено по-другому, и что такие, как я, должны подчиняться, а не пытаться делать что-то своё. В конце концов я покинул кабинет с тяжёлым чувством.
На выходе из здания меня остановил один из офицеров, который сначала молчал, а потом сказал:
– Мы ещё раз изучим твой рапорт. Но знай одно, в таких вещах важно не только то, что произошло, но и то, как об этом было доложено. На будущее подумай об этом. И не забывай, что на всё есть свои правила. Писаные и неписаные.
Я ничего не ответил. Я был слишком измотан, чтобы вступать в дальнейшие споры. Я просто развернулся и направился к своим товарищам. На душе было
