Судьба бастарда - Евгений Владимирович Панов
Когда я вышел из кабинета начальника училища, мне казалось, что весь мир просто рухнул. Настроение было таким, что хотелось просто напиться до беспамятства и не вставать. Внутри всё клокотало от ярости и разочарования, но я не знал, что делать с этим. Было ощущение, что мне просто нагадили в душу. Этим столичным хлыщам было наплевать на то, через что нам пришлось пройти. Они уже всё для себя решили и назначили того, кто будет объявлен виновным в том, что тела убитых курсантов и офицеров остались там, на теперь уже контролируемой противником территории. И когда родственники погибших начнут задавать неудобные вопросы, то им предъявят меня, как главного стрелочника.
Проходя по коридорам училища, я чувствовал взгляды, которые буквально прожигали мне спину – полные презрения и осуждения. Я, да и все мы, кто выжил в том аду, стали для них теми, кто бросил своих товарищей и сбежал. В глазах этих людей не было ни капли понимания, только обвинения.
Я надеялся, что когда вернутся из госпиталя мои товарищи, то станет полегче, но увы. Через пару дней почти всех врачи отпустили долечиваться в казарму, но это не изменило отношения к нам. С нами перестали здороваться. Все, от солдат и курсантов и до офицеров, прекращали всякие разговоры при появлении кого-либо из нас и спешили уйти, лишь бы с нами не общаться. В общем, все таким образом высказывали своё презрение в наш адрес, считая трусами.
– Почему они так с нами, – спрашивали меня мои товарищи. – Неужели они не понимают, что мы сделали? Мы спасли людей. Мы сдерживали врага, и это позволило нашим войскам занять оборону. А они обвиняют нас. В чём мы виноваты?
На эти вопросы у меня не было ответа. Ведь в конце концов, что могли понять те, кто живёт вдали от войны в уютных домах столицы?
Но затем, как гром среди ясного неба, пришёл приказ. Из канцелярии императора распорядились: «Срочно представить всех выживших курсантов пред очи монарха». Я замер, когда услышал это сообщение. Все остальные выглядели так же ошарашенно. В глазах некоторых читалась тревога, в других – страх. Словно мы все собирались пройти через какой-то ужасный суд, а потом, возможно, закончить на эшафоте.
– Ну что, ребята, на встречу к императору, – усмехнулся Андрей, но в его голосе не было радости, только напряжение. – Готовьтесь к худшему. Могут и в тюрьму отправить. Или чего похуже.
– Ну, надеюсь, хоть там будет с нами честно, – пробурчал Саймон, пытаясь как-то расслабиться, но его лицо было напряжено. – Император мудр и поймёт, что на войне всё может произойти.
Собираясь на встречу с монархом, каждый из нас был погружён в свои невесёлые и тяжёлые, словно пуля, мысли. Мы были готовы ко всему. Тюрьма, каторга – что угодно, только не это презрение, которое мы чувствовали повсюду.
Мы зашли в зал, в котором нас ждали, и наши шаги эхом отразились от каменных стен. Напряжение висело в воздухе. Каждый из нас знал, что не стоит рассчитывать на прощение. Мы шли как приговоренные. У нас не было ни поддержки, ни понимания того, что нас ждёт.
Когда на нас взглянул император, я не увидел в его глазах презрения или злобы. Там было… нечто, чего мы не могли понять. Одобрение и даже что-то вроде… восхищения. Он молча наблюдал за нами, пока мы стояли перед ним, согнутые от тяжести, будто каждый из нас нёс на себе весь мир.
Император нарушил тишину первым.
– Я вас ждал, – его голос был ровным, но с какой-то тяжестью в тембре. – И всё, что я слышал о вас, не вызывает ни малейшего сомнения.
Мы все замерли, готовые услышать и принять любой вердикт.
– Я принял решение, касающееся вас, – продолжил император. – Ваши действия на поле боя, ваши усилия, ваше мужество… всё это не осталось незамеченным. Как не осталось незамеченным то несправедливое отношение со стороны ваших сокурсников и командиров в училище. Но вы должны знать одно: вы не одни. Вы – символ. Вы – те, кто сдержал удар превосходящих многократно сил противника, пока другие готовили рубежи обороны.
В его словах не было никакого осуждения, никакого унижения. Наоборот, он говорил, как тот, кто видел в нас не просто солдат, а людей, которые сделали всё от них зависящее, чтобы исполнить свой долг, что необходимо было для победы.
– Идя сюда вы, наверное, ожидали получить от меня наказание, – с лёгкой усмешкой сказал он. – Вы не будете наказаны за свои действия. Напротив, я решил достойно наградить вас за ваш подвиг.
И тогда мы все почувствовали, как с плеч спадает тяжесть. Мы не ожидали такого поворота событий. Как оказалось, командование дивизии, которая успела развернуться, пока мы сдерживали калдарийцев, отправило императору подробный доклад о наших действиях. Там было точно подсчитано, сколько врагов мы уничтожили, сколько времени продержались и как задержали наступление калдарийцев. Вся информация была представлена так, что даже самые скептически настроенные офицеры не могли не признать, насколько важным был наш вклад.
Когда пришёл доклад, император был впечатлён. Он сам лично выразил своё восхищение и дал распоряжение наградить нас высшими орденами империи. Нас, тех, кого буквально вчера воспринимали как трусов и предателей, теперь ждали почести. Было сложно в это поверить, но факт оставался фактом.
– Вы сделали невозможное, – продолжал император, обращаясь к каждому из нас. – Вы показали, что значит быть настоящим солдатом в самые тяжёлые моменты. Империя гордится вами.
– Награды? Нас наградят? – чуть слышно прошептал Андрей. Его глаза блеснули, но в них я заметил не радость, а скорее удивление и недоумение. – Мы же… просто выполняли свою работу. Нас же все называют трусами.
Император в тот же день лично посетил госпиталь, где всё ещё лечились некоторые наши раненые товарищи. Это был момент, которого никто из них не ожидал. Он вошёл в палату, окружённый свитой, и подошёл к каждому, кто лежал на кровати с повязками и бинтами. Сдержанно, но с уважением он каждому из курсантов вручил орден. Сам! Лично!
Газеты, как и следовало ожидать, уже на следующий день пестрели нашими именами. Фотографии наших лиц, шрамы, ордена – всё это попало на первые полосы. Мы стали символом
