Дела Тайной канцелярии - Виктор Фламмер (Дашкевич)

Владимир схватил свою миску и пристроился на полу, в ногах колдуна. Принялся хлебать щи, которые оказались густыми, жирными и очень вкусными.

– Ешь-ешь, – подбодрил его хозяин. – Я специально велел мяса и сала побольше положить. Надо тебе сил набираться. А мне бы к этим щам да водочки сейчас…

– Нельзя? – завершил неоконченную фразу Владимир.

– Нельзя… – грустно подтвердил хозяин. – Петр сказал: ежели учует от меня дух, лечить больше не станет. Врет, конечно, подлец, куда он денется? Но раз говорит, что нельзя, значит, не шутит. Хороший он лекарь и чародей. Да чего греха таить, если бы не его помощь, мы бы с тобой щей уже не хлебали.

Владимир снова сунул в рот ложку.

Да, ради таких щей и правда стоило пожить – хозяйский обед был вкуснее даже той восхитительной каши с потрохами, что давали в кухмистерской. По выходным и праздникам Владимир кулинарничал сам, готовил и для хозяина, который очень хвалил его готовку, и для себя. Но на хозяйскую еду никогда не покушался. Поэтому, отправив в рот очередную порцию дымящихся от жара щей, спросил колдуна:

– А ваше кушанье – это награда? И одеяло… как же? Испачкается ведь.

В ответ на его макушку опустилась рука. По телу снова разлилось необычное ощущение. Неужели это так усилилась связь?

– Награда? – весело переспросил хозяин. – Да если б ты помер, может, и вовсе бы мне одеяло не понадобилось. Мог я ломку не пережить? Да запросто! А пережил бы, так запил бы по-черному, как после смерти Тиши. И пропил бы и должность, и комнаты эти, и одеяло, и… а-а! – Колдун махнул свободной рукой. – Это тебе за то, что живой, чертяка. Лопай сколько влезет. И хлеб бери, и сало. Сало нам Петр принес, мамка евонная насолила. Видишь, как нас ценят?

Владимир невнятно угукнул и поднес миску ко рту, допивая содержимое через край. А после решился спросить:

– А ваш черт, Тихон. Он как погиб? Вас защищал?

Хозяин вздохнул.

– А ведь верно… так я и не рассказал тебе про него. Столько лет уже прошло, вишь, запамятовал. Защищал, да. Только не меня. Людей спасал. Я ж его учил, что казенный черт прежде всего людям защитник и заступник. Так что, выходит, по моей вине он и сгинул… Как думаешь?

Владимир не ответил. Он повернул голову и смотрел на хозяина широко раскрытыми глазами и даже рот приоткрыл, так ему хотелось услышать продолжение истории.

Колдун не стал ругать его за дерзость и продолжил:

– Мичманы на выпуск из Кадетского корпуса задумали празднество на барке, посередь Невы. Мода нынче такая пошла. Девиц пригласили, да и понеслась гульба. А потом и фейерверк затеяли. Ну и пожар приключился. А на барке и вина иностранного, и водки столько ведер. Как давай они рваться, честной люд, грешным делом, подумал, что из пушек палят. А Тиша мой как раз в то время на допрос в крепость летал. Да и, почитай, первым заприметил. И начал сначала девиц на берег таскать, а потом и морячков этих недоделанных, будь они неладны. Восемнадцать душ спас. А последнего не донес, с ним в воду и рухнул. Нева для вашего брата – река злая. Быстрая, с двойным дном и с завихрениями. А пока я до места добрался… Мичмана того рыбаки достали, барахтался в воде и орал как резаный. Приходил потом ко мне, в ноги падал да деньги совал. Я прогнал его, сказал, что казенный был черт и нет у молодого балбеса таких денег, сколько тот стоил. И хорошо, что не взял я денег. А то бы с ними через водку бы и помер. И тебя из колодок не достал. Так что видишь, как оно все обернулось?

Владимир дернул головой и, не сводя с хозяина взгляда, проговорил восхищенно:

– Я бы так же помереть хотел!

И тут же получил увесистый подзатыльник.

– А ну, не говори ерунды. Ишь… помереть. Хватит, напомирался.

Владимир опустил голову.

– Значится, столько не стою? Как Тихон ваш?

Колдун замолчал, а потом рассмеялся тихо и хрипло:

– Ох и дурень ты, Владимир… ох и дурень! Стоишь. Ты, чертяка, дороже всех стоишь, не сомневайся. Поэтому не вздумай подыхать, понял? Запрещаю я тебе это дело. По крайней мере, пока я не помру. Ясно тебе?

– Да, хозяин. – Владимир опустил голову и уткнулся лбом в ногу колдуна.

– Вот то-то же. А теперь твоя очередь, чего уж.

– Моя? – удивился Владимир и тут же понял, о чем говорит хозяин. А тот ответил:

– Да, чертяка, твоя. Уговор у нас был, помнишь? Теперь ты рассказывай, как фамильяром побывал. Где служил да как к князю своему попал. И как потом у нас в Канцелярии очутился. А то я только казенные бумажки читал. Что взбесился ты и семью, которой служил, подчистую уничтожил, с родней и со слугами. А потом почему-то сдался без бою прибывшим канцеляристам.

Владимир отодвинулся и хотел было встать, как положено при докладе, но хозяин махнул рукой, разрешая остаться на полу. Тогда Владимир уселся поудобнее и начал рассказывать:

– Его светлости подарил меня Его Императорское Величество Петр Алексеевич.

– Вот как? – удивился хозяин. – Ты служил самому императору? А чего же в бумагах-то этого нету?

– Так не пишут в бумагах про второй класс. А я конем служил.

– Да ты что? – восхитился колдун. – А то я смотрю, жеребец у тебя такой статный и ладный, думал, князь твой расстарался.

– Нет. Именно в качестве боевого коня Его величество пожаловали меня в награду будущему хозяину. Но его светлость так ценил императорский подарок, что перевел меня в первый класс и сделал своим камердинером.

– Ого. Так вот почему ты псом на цепи сидеть брезговал. Ценил, выходит, княжий дар, человеческую свою сущность.

– Да, – подтвердил Владимир. – Не их милостью я человеческую форму обрел, не их волей меня зверем делать.

И продолжил, видя, что колдун внимательно слушает:

– И вот так служил я его светлости десять лет. Воевали с ним много. С Северной войны его светлость хворый пришел – ранило его сильно, да и застудился. Лечился у хорошего чародея, но потом все равно слег. А как понял, что не встанет, так обряд провел и фамильяром меня сделал. И велел сына своего единственного беречь как зеницу ока. Шесть лет было княжичу, его матушка, супруга хозяина, померла еще раньше родами. И мой хозяин в дом сестру княгини взял, детей своих у нее не было, так она ходила за юным хозяином. При жизни-то его светлости сама любезность была, что маменька родная. Его светлость перед обрядом мне слушаться ее