Киоко. Милосердие солнца - Юлия Июльская
И она уходила. Но в этот раз, уходя, решила задержаться в Ёмоцухира. Место, в котором она отдыхала, место, которое все проходят после смерти как часть своего пути в ничто, было отчего-то беспокойным, словно само пространство возмутилось присутствием непрошеной жизни.
Так быть не должно. В Ёмоцухира никто никогда не задерживается. Тропа всех выводит в небытие. И сейчас души тут и там появлялись на ней и тут же исчезали.
И всё же что-то было не так. Что-то возмущало это место, нарушая его привычное существование. Норико принюхалась — ничего. Ни единого запаха, как и должно быть. Что же здесь случилось? Она попыталась пощупать переходящие ками, коснуться их своей силой — всё было как всегда. Нежные, оголённые души дёргались от неожиданных касаний, но тут же исчезали, переходя в Ёми.
Тогда она вновь вспомнила об Иоши, подумала о нём — и край её сознания вдруг ясно ощутил, что именно не так. Здесь, в Ёмоцухира, не терпящей чужого присутствия, — кроме бакэнэко, которым она служила домом лучше самого мира живых, — кто-то оставался дольше положенного мига. Кто-то сошёл с тропы. Это легко не заметить. Мрак за тропой — хуже Ёми. Если страна мёртвых дарит покой, то тьма Ёмоцухира способна свести с ума, заставить ощутить течение бесконечного времени, и ни одной ками не под силу совладать с этим первобытным ужасом, страхами всего мёртвого и всего вечного.
Сходить с тропы значило обречь себя на немыслимые мучения. Но Норико всегда была немного безумной бакэнэко, а Иоши — мёртвым любимым мужем её Киоко. Не может же она оставить его здесь медленно, но верно лишаться остатков всего человеческого, что в этом парне было!
Так что она смело шагнула в пустоту — и та тут же выплюнула её обратно.
— Ну уж нет, я здесь дома, и я хожу куда захочу, ясно тебе? — Она снова сошла с тропы — и снова вышла к ней же. — Да чтоб тебя!
Тогда она забралась по тропе на холм и прыгнула с него в бездонное чёрное море. На миг ей показалась, что та самая удушающая чернота приняла её, поглотила. Она даже ощутила там Иоши — и всё равно её выбросило обратно, к берегу на краю пустоты.
— Каннон, если ты меня послала, чтобы я помогла этой девчонке, то наверняка знала, что её недалёкий муж будет умирать много раз. Не зря же именно бакэнэко, да? Ты точно всё знала. Ну же, я должна его вытащить. Он и смерти-то не заслуживает, а уж вечных мук — тем более.
С отчаянным упорством она опустила лапу в черноту и замерла, пытаясь прощупать, что там, внутри. Лапу обдало холодом и словно перекрутило, расплющило, вывернуло — и всё это в один миг. А потом чувства исчезли.
Она погрузила вторую — и всё повторилось. Тогда Норико вытащила лапы обратно, повернулась задом и опустила хвост. За хвостом — задние лапы, половину туловища, передние. Это были мгновения невыносимой боли, но она могла бы вынести и не такое, так что, стиснув зубы и делая небольшие передышки, кошка упорно продвигалась назад, пока тьма не поглотила кончики её ушей и нос.
Стоило ей оказаться там, и пространство — даже то его ограниченное отражение, что существует в Ёмоцухира, — перестало существовать. Она не чувствовала своего тела и в какой-то миг с пугающей ясностью осознала, что не представляет, как будет выбираться обратно. И куда? Может ли существовать «обратно» там, где нет ничего?
Может ли она сама существовать там, где нет ничего?
Мысли путались, рассыпались на чувства, щекотали те крохи сознания, что ещё могли себя осознавать.
Здесь теряют рассудок. Почему она решила, что её это не коснётся? Почему она позволила себе так рискнуть? Она всегда играла со смертью, а теперь смерть решила поиграть с ней.
Это не было мыслями — оставалось неясными намёками, вспышками осознания, гаснущими в тьме небытия. Здесь терялось всё, даже время. И следующей вспышкой стал ужас — она не успеет. Она не знает, как успеть. Прошла, должно быть, вечность. Или нисколько. Может, Киоко мертва. Может, Хотэку мёртв. Может, они все уже мертвы. Погибли в новой войне или от старости, от болезни или другого бедствия. Там, снаружи, происходит что-то ужасное. Она уверена. Обязательно происходит, пока её не существует. Мир в огне, а она ушла. Бросила, покинула…
Что-то внутри зачесалось, затрепетало. Что-то живое, тянущее, пугающее сам страх. Не было осознаний, но какие-то остатки чувств уловили ту ясность, что пробивалась наружу, одно незыблемое и нерушимое, что вело её все эти годы, что ведёт сейчас.
Она.
Сошедшие с тропы становятся безумны перед лицом собственной ничтожности. Норико же никогда не считала себя значимой. Неправильная бакэнэко, не желавшая никого убивать, даже если пора. Неправильная бакэнэко, любившая играть с теми, кто уже покинул этот мир. Одинокая бакэнэко, сводящая с ума всех вокруг в попытках быть заметной, в попытках хоть что-то значить.
Она стала той, кому всё равно. Но котёнку, живущему внутри, никогда не нравилось оставаться в одиночестве, не нравилось отгонять от себя каждого, кто подойдёт достаточно близко. И этот котёнок, усаженный в коробку и задвинутый в самый тёмный угол, глубоко спал, оставив надежду.
А потом в жизни Норико появилась она.
И котёнок проснулся, прильнул к её тёплым рукам, поддался ласке, позволил себя приручить. И больше никогда не прятался в коробке.
Возвращение неизбежно, как неизбежна была их встреча. Потому что Норико любит её, и даже вечная тьма не сможет помешать ей заботиться о дочери Миямото.
И эта ясность, эта вспышка была ярче прочих и дальше прочих, и того мига — или той вечности, — что она длилась, оказалось достаточно, чтобы Норико ощутила присутствие. Она была не одна, и, пока сознание не угасло снова, пока не растворилось в новом провале небытия, она ухватилась за это присутствие всеми остатками воли и желания — и всё исчезло.
Не было ни Норико, ни присутствия, ни вечности, ни мгновений. И даже тьмы и небытия не было. Словно где-то там она угодила в прореху самого мироздания и покинула его.
Очнулась Норико у тропы в Ёмоцухира и, не давая себе времени на размышления, вернулась к живым с тем, что всё ещё крепко удерживала своей волей. И уже там, в комнате Киоко, она отделила от себя чужую ки и отдала её пойманной ками. На миг ей показалось, что она ошиблась, что в этот раз что-то сделала
