Киоко. Милосердие солнца - Юлия Июльская
* * *
Было что-то хорошее в том, чтобы быть бакэнэко. Когда тебя злят — у тебя есть огромное количество возможностей эту злость выплеснуть. А когда война в разгаре — ещё и жертв предостаточно.
Норико уже порвала медвежьими лапами троих из тех, кто сумел пробраться за стену. Врагов в городе становилось всё больше, как и трупов. На стене, под стеной, вдали от стены… Некоторые дома всё-таки горели, застланные дымом улицы не позволяли ни высмотреть врагов, ни воспользоваться обонянием. Конечно, и чужих это дезориентировало, но своим-то как быть?
Сверху пролетела огромная тень: Хотэку оценивал обстановку, чтобы отдать указания. Это почему-то разозлило ещё больше. Не он должен был сейчас пролетать сверху, а Киоко. А ему словно плевать. Как будто никто, кроме бакэнэко, не понимает, насколько важна жизнь императрицы.
Да пусть Минато хоть весь сгорит, если это нужно, чтобы она осталась жива! Норико заорала и обрушила кулаки на землю, попутно впечатав в камни ещё одного человека в надежде, что это враг.
Огонь, копоть, дым, разъедающие глаза и нос, раздражали. Она ревела и крутилась вокруг своей оси, молотя по всем подряд.
— Норико! — послышалось сверху, но она уже вгрызлась в чьё-то плечо. — Норико! — повторился возглас.
Оторвав руку того, кого грызла, она отбросила тело и взглянула вверх — туда, откуда слышался голос.
— С юга заходят, с суши! Там ещё целый батальон! Сотни две!
Да откуда их столько берётся… Они знали, что армия сёгуна велика, но явно недооценили количество бойцов. Хотя Норико только сейчас поняла, что разделывается с ними слишком уж легко… Она присмотрелась к телу, которое только что бросила, и поняла, что парню на вид и четырнадцати не дашь… Сёгун отправил на убой детей.
Она повернулась и уже кошкой бросилась к югу вдоль стены. Туда же стягивались асигару под предводительством касира.
А они ведь так надеялись быстро отбить Минато… Мэзэхиро хотел взять внезапностью, но ведь они были готовы и были уверены в себе. Однако, похоже, сёгун тоже был готов к тому, что они предвидели это нападение.
Дважды они поверили в свою сообразительность, поверили в то, что умнее противника. И дважды оказались не правы… Норико кошкой вскочила на южную стену и посмотрела вдаль. С холма уже спускались воины под боевой клич. Земля под ними дрожала, вздымая облака пыли, и сотни чужих воинов в своём уверенном наступлении выглядели так, словно этот город уже принадлежит им.
Она только надеялась, что Джиро догонит Киоко раньше, чем станет слишком поздно. И краем сознания беспокоилась о том, как всё обстоит в Юномачи. Может, хотя бы у них всё получится без сюрпризов?
* * *
Киоко летела к юго-востоку, и, пока море уносилось всё дальше, рассвет подбирался — ближе, ближе, — приветствовал, но вовсе не красками нежных цветов дворцового сада. Жёлтый диск расцвечивал небо алыми всполохами, пробивавшимися сквозь плотные клубы облаков. Словно само небо горело, торопило: спеши, спеши!.. И чем ближе были багровые языки, тем сильнее становилась тревога, перераставшая в страх, в безотчётный ужас, в агонию, перед которой меркло всё остальное. Она уже не знала, чувствует это сама или встречный ветер принёс чужие ки, развеял их по округе, отравляя холмы удушливой сладостью обманчивого аромата душистого горошка — ароматом прощаний и потерь.
И всё же где-то среди всей этой боли она чувствовала слабое дуновение надежды, стремление к жизни, веру в жизнь и себя. И потому она летела, не смея складывать крылья, не смея даже допускать мысли, что всё уже потеряно.
Когда она добралась до холма, за которым скрывалась низина и Кюрё, небо уже посветлело. Аматэрасу поднялась выше, изгоняя тьму и пламя, открывая зелень, цеплявшуюся за жизнь, несмотря на близость времени смерти.
Ноги коснулись мягкого густого покрывала, утонули в том, что должно бы уже пожухнуть, стать безжизненным, уйти на покой. Сладость душила её. Казалось, этот аромат пропитал собой землю, воздух, саму жизнь. Словно весь мир прощался с Киоко. Словно ей самой не было больше здесь места.
Несмело пройдя дальше, туда, откуда должен открываться вид на город, она задрала голову и взглянула в небо.
— Аматэрасу, ты их защитила? — шептала Киоко. — Женщин и детей, что пришли сюда за укрытием. Ты уберегла их?
Бледный диск молчал, освещая уже почти ясное небо цвета пустых обещаний. Киоко ещё не опустила взгляд, но уже знала, что увидит. Тысячи ки, потерявшие всё, что их здесь удерживало, бились в невесомости, едва ощутимые. Испуганные, отчаявшиеся, они искали свой путь, но не было того, кто сыграет для них на фуэ, отправляя с Сусаноо к покою в объятиях любви того бога, которому они при жизни вверяли свою ками.
Превозмогая боль и ужас, она опустила глаза и обратила взгляд к городу. Кюрё молчал. Он не был пуст: улицы полнились людьми. Только сказать они больше ничего не могли. В этот раз Мэзэхиро не жёг дома, не пытался никого выгонять. Нет. Его самураи сделали всё тихо, и вышло у них всё так быстро… Слишком быстро, чтобы она успела ему помешать.
Не осознавая, что делает и зачем, Киоко спустилась. Медленно, всё ещё опасаясь, но втайне надеясь, что это чья-то злая шутка, чей-то коварный замысел. Что Мэзэхиро заключил сделку с демонами Ёми, что он только пытается заставить её поверить в смерть этих людей. Не мог же он перебить весь город…
Гэта коснулась дорожки и погрузилась в жидкую грязь, какая бывает после дождей. Но дождей не было. Землю пропитала кровь, и её было слишком много. Нет, Мэзэхиро действительно никого не убивал. Он бы не сумел. Слишком грязно для сёгуна, слишком… бесчеловечно. Кого ты растил в своей школе, Мэзэхиро? Что ты вложил им в голову, как заставил верить, что катана может целовать детскую шею? Чем ты кормил души людей, раз здесь, прямо у её ног, лежит чьё-то вырезанное из груди сердце? Знаешь ли ты, Мэзэхиро, что у них были сердца?
Она опустилась на колени и легонько коснулась тёмных волос маленькой девочки. Ей не было и пяти. И больше уже никогда не будет.
Киоко ничего не почувствовала. В этом теле жизни было не больше, чем в мёртвой некогда земле Запада.
А может…
Она повела рукой над маленьким телом, пытаясь как
