Киоко. Милосердие солнца - Юлия Июльская
Иоши молчал, смотрел прямо, строго. Так и подобает императору. Мэзэхиро хотелось гордиться своим сыном, но время было упущено. Яд проник слишком глубоко.
— Вам может казаться, что это жестоко, но жестокость — это предавать свой народ. Мы служим людям, мы служим Шинджу, Первейший, — продолжал Мэзэхиро. — А ёкаи — болезнь нашей госпожи. И мы, словно лекари, справляемся с этой болезнью, избавляем империю от неё.
— Я не оспариваю это. Но разве мы не могли сразить даймё, — который, к моему большому сожалению, ещё жив и здравствует, насколько мне известно, — и подчинить себе земли Западной области, вернуть контроль и выдворить ёкаев с острова, как и собирались? Не стоило ли уделить этому больше внимания и направить войско, отправленное в Кюрё, к Юномачи?
— Ставите под сомнение мою стратегию?
— Она видится мне мелочной жаждой расплаты за личную боль. Так войны не ведутся, отец. Ты идёшь за чувствами — не это ли сам называл слабостью?
— Да как ты смеешь…
— Иначе зачем бы тебе понадобилось убивать тысячи ёкаев, не представлявших угрозы в войне?
— Они все представляют угрозу! — он сорвался на крик. Не стоило. Мэзэхиро сделал глубокий вдох и продолжил уже спокойнее: — Каждый из ёкаев несёт в себе угрозу нашему укладу.
— Вместо того чтобы бросить все силы на завоевание территории и установление контроля, ты решил перебить всех, кого сумеешь найти. Так полководцы не поступают. Ты собственными руками оттянул нашу победу.
Какой фарс. Мэзэхиро больше не мог терпеть это лицемерие.
— Нашу? Это ты предупредил их о кораблях. Ты предупредил о нападении на Минато. Уж не знаю как, но ведь это благодаря тебе умирают наши самураи, мои самураи, которые должны были в считаные часы захватить город и давно взять его под контроль.
— Вот как ты заговорил? Если ищешь предателей в этой комнате, поищи получше. Потому что не я разделил армию так безграмотно.
— Мы уничтожили целый город.
— И что нам это дало? Зачем нам затерянный в холмах город, где даже дзурё нет? Он ведь в Минато, сражается сейчас за свою землю там. Вот значимая стратегическая точка на карте. Минато и Юномачи. Кюрё нам не был нужен.
— Он был нужен мне.
— Об этом я и говорю.
— Да что ты понимаешь? Ты даже в мой отряд не был способен попасть, а теперь заделался великим стратегом? Думаешь, знаешь всё лучше меня? — Мэзэхиро шагнул вперёд и размашисто ударил Иоши по щеке. — Ты забыл своё место, сын мой.
Тот не дёрнулся, не попытался уклониться и продолжал смотреть прямо. Совсем как его мать.
— А я всё ждал, когда же ты забудешь, что перед тобой император. Ты бы никогда не отдал мне власть, так ведь? Всё, что тебе нужно, — сохранить подобие императорской семьи. Но позволить кому-то другому принимать решения… Нет, на это ты не способен.
Он оставался спокойным, и это спокойствие ещё больше злило.
— Ты забыл, кто тебя всему научил? Так я напомню, откуда ты вышел, Первейший. — Мэзэхиро замахнулся вновь, но в этот раз ударить не успел, Иоши перехватил его руку.
— Покушение на императора карается смертью, — сказал он.
— Ты не станешь.
— Не убью своего отца? Того, который убил меня, не моргнув глазом?
Иоши вытащил катану из ножен, и Мэзэхиро тут же высвободил руку, отступая назад.
— Ты прав, Мэзэхиро. У Минато есть шанс благодаря мне. И ты прав был в том, что не доверил мне всех своих планов. Я только не пойму… Если ты знал, что я не верен тебе, как позволил нам остаться наедине?
— Тебе никогда не одолеть меня. — Мэзэхиро не торопился доставать оружие, в этом не было необходимости. — Ты не осмелишься. А если и осмелишься — не сможешь. Брось, Иоши, ты не тот человек, что способен стоять во главе всей империи.
— Сказал тот, кто и сделал меня императором.
— Именно. Помни, кто добился такого положения для рода Сато.
— Это ведь всегда было о тебе, не так ли? Ты всегда на троне видел только себя. Пожертвовал ради этого лучшим другом. Пожертвовал собственным сыном. Всё ради власти.
— Всё ради мира.
— Не было мира при твоём правлении.
— Я к нему иду.
Как он глуп, как глуп. Зря Мэзэхиро поверил, зря допустил даже мысль, что Иоши мог повзрослеть, мог понять. Он ещё слишком молод и слишком мало терял. Он не видел того, что видел Мэзэхиро. Не видел того, на что они в действительности способны. Ёкаи были чудовищами, но умело притворялись людьми. Мару сдерживал их, но недостаточно. Он был слишком мягок, и это имело последствия.
— Идёшь. Пронзая своими ядовитыми стрелами сердца всех союзников и убивая каждого, кто не побоится преградить тебе путь. Достаточно, Мэзэхиро. Твои дни у власти окончены. Я хотел верить, что ты идёшь к благой цели, что тебе действительно важен мир, просто ты запутался в средствах, какими его можно достичь. Но сражения начинаются там, где любят оружие. Ты слишком одержим своей местью и правосудием. А это не то оружие, что нужно сейчас империи.
Иоши сделал замах, и Мэзэхиро едва успел вытащить катану, чтобы отразить удар.
— Это всё она, да?
— Моя жена? Она давно уже ни при чём. Знаешь, после смерти ты начинаешь видеть вещи иначе, — Иоши говорил и продолжал атаковать. Голос его оставался спокойным и прерывался лишь ударами металла о металл. — Может, и для тебя есть только один способ увидеть что-то дальше собственных болей.
Мэзэхиро чувствовал, как ярость вскипает в груди. Он перехватил катану покрепче, отбил очередной удар и начал наступать. Может, Иоши и был хорош, но всё же не настолько.
— Зря ты это начал. Я уже убил тебя однажды, убью и снова.
— Не сомневаюсь, что тебе бы хотелось. — Иоши сделал ложный выпад и резко пригнулся, полоснув по колену. Мэзэхиро сжал зубы, едва сдерживая крик боли. Нога подогнулась, и он упал. Потерял такие ценные мгновения — непростительно в близком бою. Поэтому он их так не любил… Нет времени собраться с мыслями. Нет возможности навести стрелу. Нет удовольствия от звука спускаемой тетивы и чувства превосходства, когда жертва, ни о чём не подозревавшая до этого, падает и больше не может подняться.
Остриё клинка уже было у его горла. Той самой катаны, которую он подарил своему сыну.
— Ты не жалел о моей смерти, а я не пожалею о твоей. — Иоши надавил сильнее — и Мэзэхиро почувствовал, как шею обожгло горячей кровью. Тонкая струйка щекотала кожу, заливаясь под одежду, подбираясь к груди.
— И не стоит. — Мэзэхиро взглянул в глаза своего
