Мутные воды - Алёна Дмитриевна Селютина
Под руководством этого преподавателя Женя три года подряд писала курсовые и мечтала, как однажды займет рядом с ним место на кафедре. Потом он неодобрительно отозвался о ее внешнем виде, и этого она простить ему не смогла, сочтя за страшное оскорбление. Любовь закончилась. Сейчас Женя понимала: он сделал это крайне корректно, и на ту студенческую конференцию действительно стоило одеться поприличнее. Вот Павел Владимирович ей без обиняков сказал: кафедру мне не позорь. И был прав.
Пока Павел Владимирович был жив, его не слишком любили за острый язык и точные характеристики. А после его смерти было произнесено столько красивых слов. Женя словно в ступор впала. Она так и не смогла вспомнить, что тогда говорила. Казалось важным сказать что-то искреннее, что-то, что понравилось бы Павлу Владимировичу. Он ценил хорошие шутки, а она никогда не умела шутить. Кажется, смотрели на нее неодобрительно. А потом она полночи прорыдала на плече у Клима. Интересно, сколько человек из тех, кто был на панихиде, хоть раз посетили могилу ее научного руководителя?
Да и она не лучше…
В последний раз была в сентябре…
Вот за это и расплатится…
Женя судорожно втянула носом воздух и достала фотоальбом. На первой странице они с папой. Здесь она уже совсем взрослая — лет пятнадцать. А папа совсем старый.
Она не сможет ему сказать. Как не смогла сказать правду про их с Климом брак и про то, как получился у них Максим. Папа души не чает во внуке. Разве могла она прийти к нему с этим? Папу нельзя волновать. Она со всем справится самостоятельно. Так было и так будет.
На следующей странице фото с выпускного в вузе. Женя была только на торжественной части, на праздничную не пошла. Друзей на потоке за годы обучения она не завела, и делать там ей было нечего. Она и здесь-то стояла с краю.
Третье фото — с выписки. Клим отобрал у нее сумку, вручил ей букет, взял Максима и попросил медсестру их сфотографировать. Женя мужественно выдержала эту пытку, хотя мечтала как можно быстрее сбежать из стен роддома и попасть домой. Нет. Она мечтала пережить следующий месяц и наконец-то уехать в свою первую самостоятельную экспедицию. Считала дни и часы. Ей казалось, только это ее и спасет.
Знала бы она тогда, что два месяца подряд будет слышать детский плач…
Нет. Хорошо, что не знала.
Дальше было много фотографий, и почти на всех — Максим. Женя перелистнула альбом в самый конец. На последнем фото Клим и Макс у костра в лесу. Клим то и дело устраивал сыну какие-то вылазки: походы в лес, рыбалка, пикники… Женя провела пальцем по его щеке. Когда-то она надеялась, что влюбленность в него рассосется сама собой, но та все тлела, тлела, тлела… Казалось бы, едва горящие угольки, в которые она не спешила подкладывать поленья, но ничто не сумело их затушить. Эта влюбленность переросла вовсе не в то, что люди вокруг описывали как любовь и что самой Жене больше напоминало симптомы невроза. Нет, она обратилась в прочную, нерушимую привязанность.
Она еще немного посмотрела на фото, потом убрала альбом в ящик, закрыла его на ключ, а ключ спрятала обратно под статуэтку на верхней полке. Клим постоянно присылал ей фотографии Макса, а Женя зачем-то их распечатывала, бережно раскладывала по вкладышам в альбоме, но сам альбом хранила в тайне, словно что-то постыдное. Она и сама не могла объяснить, почему так боится, что кто-нибудь узнает о ее секрете.
А теперь, возможно, она умрет. Так и не защитив докторскую, не рискнув признаться Климу и не побывав толком на дне рождения сына.
Насколько Максиму повезло с отцом, настолько не повезло с матерью.
Женя опустила глаза и с трудом подавила желание вновь прощупать грудь. Погасила свет и легла в постель, завернулась с головой в одеяло, прижала к себе фиолетового ежика.
Все будет хорошо.
Ничего не будет хорошо.
Это ей наказание за то, что бросила сына. Неважно, была она готова к нему или нет. Да, Клим спас ее: она бы никогда не простила себе аборт. Но потом у нее был тысяча и один шанс дать Максу хоть что-то. Она проигнорировала все.
Женя закрыла глаза.
И рухнула в омут воспоминаний, даже не пытаясь бороться с волной, что поглотила ее.
У Клима ночное дежурство. Она забирает пятилетнего Макса из детского сада и ведет домой. Она устала, а еще нужно доделать тезисы и послать их организаторам конференции, дедлайн — завтра. На кафедре бардак. Какие-то внутренние разборки, и непонятно, почему она обязательно должна иметь к этому отношение. Деканат снова пытается навязать кураторство у первого курса и не забывает напоминать, что у нее учебная программа на следующий год не подана. Один из студентов-дипломников никак не может сдать черновик своей работы. На что он рассчитывает? И когда она потом будет его вычитывать? Завтра семинар у пятьдесят третьей группы. С ними всегда тяжело. Это с пятьдесят пятой она отдыхает. Там можно и от темы отойти, и что-то интересное рассказать, большинство готовится, и материал будет усвоен. А вот тридцать вторая отстает на две темы. Дома лежит книга о шаманизме. Ограниченный тираж. Сколько труда стоило ее добыть, а теперь никак не получается выкроить время и дочитать. Ах, почему ей не двадцать, тогда ее ночные бдения проходили бесследно.
Максим то и дело останавливается, а то и вовсе норовит повернуть назад, или уйти не туда, или залезть в очередную лужу. Женя злится на него: ну почему он такой непослушный, она всегда ходила за отцом шаг в шаг! И на Клима злится — разбаловал!
После дождя на улице сыро и холодно. Хочется поскорее попасть домой и перевести дух. А вокруг собаки, лужи и машины, и, кажется, сын поставил себе целью собрать все препятствия на их пути.
— Максим! — гаркает она и ненавидит себя в этот момент. — Дома встанешь в угол!
Максим смотрит на нее ее же глазами.
У Жени дыхание перехватывает.
— В угол, — повторяет она. — Либо иди спокойно.
Дома Женя включает Максу телевизор. Ей нужна передышка. Чуть-чуть тишины. Одиночества, потому что в нем безопасно. Нужно успокоиться. А потом еще немного поработать. Завтра две лекции. Голос снова сипит. Опять пить таблетки… Как не хочется на кафедру… Дожить до лета и
