Киоко. Милосердие солнца - Юлия Июльская
— Благодарю, Рэн. — Иоши склонил голову в ответ, и мальчик снова глубоко поклонился. — Хорошего обучения, и не забывай про баланс!
— Никогда! — заверил его мальчик и снова схватился за боккэн. Теперь он не торопился с замахом, пытаясь ощутить опоры, — сменял положение за положением. Всё-таки их этому учили… Что ж, может, теперь он не будет пренебрегать важнейшими — хотя и самыми скучными — занятиями без оружия.
Пока шёл к саду, Иоши вспоминал, как сам всегда предпочитал уроки боя. Удары, захваты — всё это было куда интереснее для любого мальчишки. Почти никто из них не любил работу с балансом: стоишь подолгу в одной позе, ещё и бьют вечно то по ногам, то по спине, заставляя подтягивать нужные мышцы. К концу таких упражнений болело всё тело, а никаких новых занятных приёмов против соперников не было. Вот и вопрос: зачем?
Ответ на него Иоши нашёл сам гораздо позже, когда уже окончил школу и увидел, как сражаются шиноби. Вот кто точно не тратил часы на владение телом. И, зная эту их слабость, в открытом бою их можно было легко побеждать, хотя до открытого боя с шиноби дело доходило крайне редко…
С этими мыслями Иоши устроился под ветвями ивы у небольшого пруда и принялся за свою катану. Клинок был хорош, как и вакидзаси. Он нашёл здесь лучшего мастера, его заказ был выполнен безупречно, но это всё равно были не те мечи, что когда-то подарил ему отец… Он почти смирился с их отсутствием, и всё-таки лёгкая тень досады пробегала в его ками, когда он доставал свою новую катану. Не та. Не его любимая. Но лучшая из того, что можно здесь получить. А воин ведь всегда смотрит не на прошлое или будущее, а на то, что может сделать сейчас там, где он есть…
Фш-ш-ш…
Фш-ш-ш…
Знакомые звуки постепенно успокаивали разум.
Фш-ш-ш…
Мысли уходили прочь, оставляя на поверхности сознания лишь созерцание, клинок и точно выверенное положение рук, чтобы не испортить угол заточки.
Фш-ш-ш…
Интересно, она уже долетела? Как её приняли?
Фш-ш-ш…
И взбрело же ей в голову лететь так далеко прямо на пороге войны. Может, Мэзэхиро уже давно захватил Ши, а они и не знают…
Иоши тряхнул головой, прогоняя непрошеные мысли прочь. Нет, он не станет думать об этом. Киоко знала, что делает.
Он покрепче перехватил камень и снова продолжил заточку.
Фш-ш.
Да и не так-то просто застать её врасплох.
Фш-ш.
Не теперь, когда она сама едва ли не могущественнее любого из самураев.
Фш-ш.
А может, и целого полка самураев.
Фш-ш. Фш-ш.
В крайнем случае она сбежит, вернётся в Юномачи.
Фш-ш.
Да. Так и будет. Нечего забивать голову.
Фш-ш. Фш-ш. Фш-ш.
Мысли улеглись. Движение за движением, камень за камнем он заточил катану и вернул её в ножны. Пришло время вакидзаси.
— Первейший, — послышалось сзади, и Иоши обернулся. — Прошу прощения, Первейший, — говорил щупленький стражник, один из тех, кто выполнял во дворце ещё и роль гонца, бегая по делам Кунайо-доно и передавая его распоряжения.
— Даймё знает, где меня найти, — бросил Иоши, не увидев послания в руках парня.
— Господин хотел видеть вас в павильоне Совета… — не отставал тот. Это было странно. При всей своей опытности в ведении дел, при всём понимании, что он старше Иоши, Кунайо-доно признавал его как правителя, подчинялся приказам и служил ему. С чего бы даймё вдруг решил, что имеет власть указывать императору?
Иоши перехватил катану поудобнее, не спеша поднялся и посмотрел самураю в лицо:
— Кто ты?
На лице, стремительно терявшем человеческие черты, отразился оскал:
— Хотел убедиться, что вы достаточно умны.
Под сенью ивы перед ним стоял инугами — огромный бурый пёс с челюстью, позволявшей с лёгкостью отгрызть ему ногу. Где-то внутри, из дальних запрятанных глубин поднялась волна страха, а за ней — волна ненависти. Его обманули. Обвели вокруг пальца, пробрались во дворец… Сколько их? Чего они хотят? На что покусились: жизни, власть, припасы, деньги?
Переместив вес на правую ногу, он оторвался от земли и, прорезав воздух идеально заточенным лезвием, вонзил клинок туда, где миг назад была голова ёкая. Инугами успел отскочить, но после этого на долю мгновения замер, что дало Иоши возможность вырвать катану из земли и занести руку для нового удара.
Его вела ненависть, она же придавала сил и решимости. Он рубанул клинком, целясь в шею, но пёс вскочил и, казалось, без каких-либо усилий перемахнул через него, пролетев над головой. Слух уловил, как мягкие лапы коснулись травы. Иоши тут же развернулся, делая замах, собираясь обрушить удар на голову врага, но теперь его глаза столкнулись не с псом — с человеком. Он успел сменить свой облик и стоял в покорном поклоне. Рука уже неслась навстречу его спине, Иоши слишком поздно осознал перемену в обстановке дел. Но кисть дрогнула — он успел её вывернуть в сторону и увёл катану так, что она просвистела в каком-то рин от плеча обнажённого самурая.
Грудь сдавило от сбившегося дыхания, вдох никак не лез, а осознание того, что сейчас произошло, пугало Иоши даже больше, чем возможное вторжение во дворец. Он всё ещё был во власти предрассудков своего отца. Всё ещё был отравлен ненавистью, передавшейся наследием Сато. Всё ещё носил в себе этот яд. Да, инугами сыграл роль предателя, но не это стало причиной ярости Иоши. Кто же в таком случае здесь больший предатель?
— Я… — Он выронил катану, и ноги, не слушаясь, сами сделали два шага назад.
Парень выпрямился. Его тело без одежды казалось ещё более щуплым и даже болезненным. Худощавое лицо, теперь с двух сторон обрамлённое прямыми чёрными волосами, было усталым. И взгляд его светло-карих янтарных глаз не выражал никакой угрозы.
— Прошу прощения за проявленную дерзость, — заговорил ёкай и снова поклонился.
Иоши чувствовал, что стал жертвой своей ненависти. Он позволил страху завладеть собой, вскрыть старые раны, поднять то, что должно было погибнуть вместе с ним ещё тогда, у стен Иноси от клинка Мэзэхиро.
— Я буду говорить от лица всех ёкаев, — продолжил инугами, — или, во всяком случае, большинства из тех, что живут сейчас в городе и в «Огнедышащем драконе». Среди нас немного воинов, но много тех, кто всю жизнь когтями и клыками выгрызал себе достойное существование.
