Киоко. Милосердие солнца - Юлия Июльская
— Мы не просим покровительства или обучения, не просим особенных условий. Лишь предлагаем нашу верность достойному императору.
Верность.
— Ты рискнул жизнью ради того, чтобы служить мне? — поразился Иоши.
Инугами выпрямился, взгляд его был прямым и серьёзным.
— Я застал вас врасплох, я это понимал и сделал намеренно.
— Я напал не потому, что вы застали меня врасплох. — Этот парень перед ним заслуживал искренности, и Иоши не был намерен скрывать свой порок. — Я напал, потому что долгое время служил своему отцу, чья жестокость стала причиной исчезновения ёкаев по всему острову. Я напал, потому что во мне всё ещё живёт то, что, как я надеялся, давно умерло. Вы предлагаете свою верность, но вы должны знать, к кому поступаете на службу. Я не хочу вводить вас в заблуждение. Живой или мёртвый, я сын своего отца. Отголоски его жизни навсегда останутся во мне, пусть я сам давно уже решил доверять ёкаям не меньше, чем людям.
Сальные чёрные волосы качнулись, голова по-собачьи склонилась набок, и через миг перед Иоши снова сидел пёс.
— Я не глупец, Первейший. Всем известно, кто ваш отец. И многие знают, как преданно вы ему служили, хотя и не были в его отряде. Я рискнул жизнью, чтобы посмотреть, сумеете ли вы остановиться, увидев покорность того, кого считаете врагом. И вот перед вами вновь пёс. Вы снова желаете меня убить? — спросил он.
— Сейчас я не вижу угрозы.
— И если бы вы не увидели её в моё первое обращение, я бы засомневался в том, готов ли вверить свою жизнь такому правителю, — спокойно продолжил оборотень. — Вы напали на меня не потому, что я ёкай, а потому, что я скрыл истину и воспользовался вашим незнанием своей природы. Я пришёл к вам с поручением, которое даймё не мог дать, и вы это знали. Ваши действия лишь подтверждение, что я могу доверить вам свою судьбу, как и прочие из нас.
Иоши понимал правдивость этих слов, однако принять их было сложно. Слишком ярки были воспоминания о ненависти, с которой он бросился на ёкая, ненависти, которую породили страх, недоверие, о той ярости, которая вскипела от его ужаса.
— Ты ведь самурай? — спросил он неожиданно для себя самого.
— Я поступил на службу к Кунайо-сама несколько дней назад.
— И он знает, что ты ёкай?
— Нет, Первейший. Насколько я понял, Кунайо-сама не придаёт значения подобному.
А это было недопустимо. Иоши понимал, почему даймё мог не интересоваться природой стражи дворца, однако, если речь идёт о боевых единицах в войне, они обязаны знать преимущества каждого воина. Упускать их из побуждения избежать оскорблений или предвзятости — путь к провалу.
— Как твоё имя?
— Прошу простить меня, господин, мне стоило представиться раньше. — Пёс подогнул передние лапы и припал мордой к земле. — Кисэки. Моё имя Кисэки.
— Род?
— Моя мать растила меня одна. Ей не была известна фамилия отца, и она не пыталась его искать. Свою фамилию, узнав мой истинный облик, тоже сочла неверным оставлять. Сказала, что я должен начать собственный род. Избрать свою ветвь от тех, кто станет мне братьями, или стать родоначальником новой.
Никогда ещё Иоши не встречал человека без рода. Хотя Кисэки и не был человеком… Но и ёкаи имели фамилии, имели отцов.
— Кисэки. Ты, кажется, был желанным ребёнком.
— Всё так. Для матери я поистине чудо, она мне часто это повторяла.
— Но ты ушёл от неё? Сюда?
Он поднял взгляд на Иоши, и тот понял всё без слов. Очередной ёкай, потерявший дом. И вероятно, семью.
— Значит, возмездие…
— Нет. — Пёс поднялся на лапы и взглянул прямо. — Покой. Мама была безмерно добра, она в каждом видела красоту, чаще всего даже ту, которую сами люди были не в силах в себе разглядеть. Она делала зеркала в надежде, что хотя бы бронза поможет им прозреть… У меня осталось одно. Особенное, которое она смастерила для меня. Когда я смотрю в него, я вижу в себе её черты. И порой мне кажется, что она смотрит сквозь бронзу на меня… Она бы не хотела мести. Ни за что. Но она была бы горда, если бы я помог хорошим ребятам.
Значит, они хорошие ребята… Эта мысль заставила Иоши улыбнуться. И в тот же миг ветер донёс до них несколько лепестков с цветущей сливы. Верность. Возможно, это знак. Как бы то ни было, Иоши хотелось поверить этому парню.
— Сколько вас? — спросил он.
— Больше, чем вы думаете, — оскалился инугами в хищной улыбке.
— Соберёшь по одному представителю каждого вида, чтобы мы смогли оценить способности вашего особенного отряда?
— Да, Первейший. — Пёс снова поклонился. — А теперь, если позволите, я верну себе приличный вид, — он покосился на одежду, — и приступлю к выполнению поручения.
— Мы будем ждать вас за воротами Пустоши через три дня на рассвете.
Уходя, Иоши улыбался. Ёкаи, подумать только. Целая армия ёкаев против сёгуна. О, Мэзэхиро будет вне себя, когда поймёт, что стало с его сыном.
* * *
Лес принял её сразу. А если не её саму, то Сердце лисицы, что теперь в ней сидело. Киоко стоило сделать шаг — и Тенистая тропа, выходящая на север Ши, раскрылась перед ней. Глазам не пришлось привыкать к тьме: она видела лес своей ки или ками. Она чувствовала каждое дерево и каждый куст, каждую травинку и каждого жителя этой обители. И они — она это точно знала — почувствовали её.
Лес вёл Киоко. Она не помнила путь до поляны оками, но этого и не требовалось. Тропа извивалась под ногами, предопределяя каждый следующий шаг, указывая направление, не позволяя сбиться с пути. Она должна была идти по меньшей мере несколько дней, а Тенистая тропа должна была вывести её на юг, но не было ни дней, ни юга. Киоко вовсе казалось, что прошло не больше коку, когда она увидела поляну.
Такую знакомую, безопасную, успевшую стать родной за то недолгое время, что они здесь провели.
Её встретила Хока. Волчица вышла из-под сени клёна и оскалилась в улыбке:
— Мы ждали тебя.
— Я пришла учиться. — Киоко поклонилась.
— Нет, ты пришла стать собой.
Она подняла голову и встретилась с ясными глазами Хоки.
— Значит, вы мне поможете?
— Мы предоставим тебе кров, пока ты в нём нуждаешься, пищу, пока в ней есть необходимость, и безопасность, пока ты не решишь,
