Повесть о кольце - Джон Рональд Руэл Толкин
— Он умер, — ответил Эомер, — но завещал мне проститься с тобою, кого любил больше, чем дочь. Теперь он покоится с почестями в Цитадели Города.
— Это горько, — сказала она, — но это и лучше того, на что я надеюсь, на что смела надеяться в темные дни, когда мне казалось, что честь дома правителей Рохана погибла безвозвратно. А что случилось с оруженосцем Теодена, с Хоббитом? Он достоин быть рыцарем, Эомер, ибо немногие найдутся, более отважные, чем он.
— Мериадок лежит здесь же, в Доме Исцелений, — сказал Гандальф, — и я пойду к нему. Эомер побудет с вами еще немного. Но не говорите о войне и о печалях, пока вы не выздоровеете. Великая радость для меня видеть, что вы, столь доблестная воительница, возвращаетесь к здоровью и надежде.
— К здоровью? — повторила Эовин. — Может быть. По крайней мере, пока для меня найдется седло и пока нужно будет совершать что — нибудь. Но — к надежде? Не знаю…
Гандальф и Пиппин вошли в комнату, где лежал Мерри и увидели, что над ним склоняется Арагорн.
— Мерри, бедный мой друг! — вскричал Пиппин, подбегая к нему. Мерри не двигался, и Пиппину показалось, что его другу стало хуже и что он может умереть.
— Не бойся, — сказал Арагорн, выпрямляясь. — Я пришел вовремя и уже позвал, его. Он сейчас утомлен и опечален, и он поражен так же, как и Эовин, ибо осмелился ударить страшную Тень. Но все это пройдет, так как дух его остался веселым и сильным. Своей скорби он не забудет; но она не омрачит его сердца и только научит мудрости.
Тут он положил руку на голову Мери, провел пальцами сквозь его темные кудряшки и, прикоснувшись к его векам, позвал по имени. И когда запах ателаса разлился по комнате, как аромат цветущих садов и солнечных ульев, полных меда, Мерри вдруг проснулся, открыл глаза и сказал: — Я хочу есть.
Который час?
— Время ужина миновало, — ответил Пиппин, — но я могу принести тебе чего-нибудь, если мне позволят.
— Позволят, конечно, — сказал Гандальф. — Позволят все, что будет угодно пожелать Всаднику Рохана и что найдется в Минас Тирите, где его имя окружено почетом.
— Хорошо! — произнес Мерри. — Тогда я хотел бы получить сначала ужин, а потом — глоток вина… — И тут лицо у него затуманилось. — Нет, не надо вина. Кажется, я никогда больше не буду пить его.
— Почему? — недоуменно спросил Пиппин.
— Видишь ли, — медленно произнес Мерри, — он умер. А это напомнит мне о нем. Он сказал, что никогда не придется ему сидеть с кубком и слушать мои рассказы. Это были почти последние его слова. Я никогда больше не смогу пить, не вспомнив о нем, и о том дне, когда впервые увидел его в Изенгарде, и о том, как он погиб.
— Так пейте и вспоминайте, — возразил Арагорн. — Ибо он был великим вождем, и сердце у него было золотое, и он всегда держал свое слово; и он поднялся из тени к последнему яркому утру. Хотя вам недолго пришлось служить ему, но это воспоминание должно быть для вас радостным и почетным до конца ваших дней.
Мерри улыбнулся. — Согласен, — сказал он. — Если Странник принесет мне все, что нужно, то я буду пить и думать. У меня в сумке была хорошая фляжка, но что сталось с нею в битве, не знаю.
— Любезный Мериадок, — возразил Арагорн, — если вы думаете, что я пришел через горы и реки и пронес огонь и меч через весь Гондор лишь для того, чтобы вернуть нерадивому воину потерянную им сумку, то вы ошиблись.
Ищите ее в другом месте, а мне пора вас покинуть. Я не спал в такой постели, как ваша, с тех пор, как выехал из Северной лощины, и не ел со вчерашнего вечера.
Мерри поймал его руку и поцеловал. — Простите меня! — сказал он. — Уходите сейчас же. Начиная с той ночи в Бри, мы были для вас только помехой. Но таковы привычки нашего племени: в таких случаях, как сейчас, мы говорим пустяки, потому что боимся сказать слишком много. А когда шутки неуместны, мы просто не можем найти нужных слов.
— Я хорошо знаю это, иначе не говорил бы с вами так же, — ответил Арагорн. — Пусть Шир никогда не узнает Тени! — И, поцеловав Мерри в лоб, он вышел, и Гандальф последовал за ним.
8.
Пиппин остался со своим другом. — Есть ли на свете другой такой, как он? — сказал он. — Кроме Гандальфа, конечно. По-моему, они между собою в родстве. Дорогой мой осленок, твоя сумка лежит около кровати, и она была у тебя за спиной, когда я тебя встретил. И он все время видел ее. И, во всяком случае, у меня тоже есть фляжка, и не пустая. Вот, возьми ее, а я побегу и поищу тебе чего — нибудь поесть. А тогда мы с тобой отдохнем немного. Мы, Хоббиты, такой народ, что не можем остаться долго на вершинах.
— Да, — подтвердил Мерри. — Я не могу — по крайней мере, сейчас. Но мы можем, Пиппин, хотя бы видеть и уважать их. Конечно, мы любим свой Шир и его землю; но есть вещи более глубокие и вьгсокие, и не будь их, ни один садовник не мог бы мирно работать в своем садике. Все равно, знает он о них или нет. Я рад, что узнал хоть немного.
9.
Арагорн и Гандальф отыскали смотрителя Дома Исцелений и сказали ему, что Фарамир и Эовин должны оставаться здесь еще много дней и что им нужен хороший уход. — Эовин должна пролежать еще дней десять, — сказал Арагорн. — Не позволяйте ей уйти, даже если она захочет встать.
А Гандальф добавил, что Фарамиру можно сообщить о смерти Денетора, но нельзя говорить о поразившем его безумии. — Проследите, чтобы не говорили об этом ни Берегонд, ни Хоббиты, которые при этом были, — сказал он.
Смотритель спросил у них, что делать с Мерри, если тот захочет встать, и Гандальф ответил, что это ему можно позволить. — Он может погулять со своими друзьями, когда захочет, — добавил он.
— Замечательный народ! — сказал Смотритель, покачав головой. — Хрупкий с виду, но внутри — очень крепкий.
10.
У дверей Дома собралась целая толпа, чтобы видеть Арагорна; когда, поужинав, он вышел, многие стали подходить
