Повесть о кольце - Джон Рональд Руэл Толкин
— Если говорить о ядовитых языках, то что сказать о вашем, юный змей?
— произнес Саруман с гневом, явным уже для всех. — Каждому свое, Эомер, сын Эомунда! Ваше дело — отвага в бою. Убивайте тех, кого велит вам убивать ваш господин, но не вмешивайтесь в дела, которые выше вашего разумения. Если вы когда — нибудь станете правителем, то увидите, быть может, что должны выбирать себе друзей осторожно. Дружбой Сарумана и силой Ортанка нельзя пренебрегать легкомысленно, ради мнимых или даже настоящих обид. Вы выиграли битву, но не войну; и выиграли с помощью, на которую нельзя рассчитывать снова. В следующий раз вы можете увидеть Тень Леса у вашей собственной двери: она капризна, и лишена разума, и не любит Людей.
Но, повелитель Рохана, можно ли называть меня убийцей, если отважные воины пали в бою? Я не хотел войны, но вы сами начали ее. И если я — убийца, то и все ваши правители тоже. ибо много войн они вели и многих врагов победили. А потом они заключали мир. Итак, Теоден Могучий, будет ли между нами мир и дружба? Это решать только нам.
— Между нами будет мир, — заговорил наконец Теоден, медленно и хрипло, и некоторые из его Всадников радостно вскрикнули. — Да, между нами будет мир, — твердо повторил он, — когда не станет ни вас, ни всех ваших дел, ни дела вашего Темного Владыки, которому вы хотели предать нас. Вы лжец, Саруман, лжец и совратитель! Вы протягиваете мне руку, а я вижу на ней холодный и жесткий коготь Мордора. Будь вы вдесятеро мудрее, вы и тогда не имели бы права вмешиваться в дела Рохана, не имели бы никаких прав на его богатства. А вы думаете о них и сейчас. Вы не хотели войны, говорите вы? А что вы скажете о сожженных селах и убитых детях? Что скажете о трупах, изрубленных после смерти? Когда вы будете повешены на своем окне, на радость вашим воронам, — тогда я помирюсь с Ортанком, но не раньше. Я не так велик, как мои предки, но лизать вам руки не стану. Обратитесь к кому-нибудь другому. Но боюсь, что ваш голос утратил свои чары.
Всадники взглянули на Теодена, как люди, внезапно вырванные из сна.
Грубым и резким, как карканье старого ворона, показался им его голос после речей Сарумана. Но Саруман был вне себя от ярости; он перегнулся через перила, опаляя Теодена гневным взглядом, и многие подумали, что он похож на змею, готовящуюся ужалить.
— Виселицы и вороны! — прошипел он, и все вздрогнули, услыхав, как внезапно изменился у него голос — Старый глупец! — Весь твой дом — это притон разбойников и пьяниц с их отродьем! Слишком долго они сами уходили от виселицы. Но петля приближается, медленная и безжалостная; повесься на ней сам, если хочешь! — Он овладел собой, и голос у него снова переменился.
- Не знаю, зачем я говорю с тобою, Теоден Коневод. Не нужны мне ни ты сам, ни все твои конники, скорые на бегство. Когда — то я предлагал тебе власть, которой ты не заслуживаешь ни доблестью, ни разумом. Теперь я предложил ее снова, чтобы те, кого ты ведешь ложными путями, увидели, в чем состоит выбор. Ты ответил мне бранью. Пусть будет так. Вернись в свою лачугу!
Но вы, Гандальф! — Голос у него опять стал сладкой музыкой. — За вас я огорчен, и за вас мне стыдно. Как можете вы терпеть это общество? Ибо вы горды, Гандальф, и не без причины: высок ваш разум, и глаза ваши видят глубоко и далеко. Неужели даже сейчас вы не захотите слушать мои советы?
Гандальф шевельнулся и взглянул вверх. — Что вы можете прибавить к сказанному вами при нашем последнем свидании? — спросил он. — Или, может быть, вы хотите взять что — нибудь из сказанного обратно?
Саруман помолчал. — Взять обратно? — повторил он, словно озадаченный.
- Обратно? Я осмелился советовать вам, ради вашего же блага, но вы не захотели слушать. Вы горды и не любите чужих советов, довольствуясь собственной мудростью. Но в тот раз вы ошиблись и неправильно истолковали мои намерения. Боюсь, что в своем стремлении убедить вас я оказался нетерпеливым. Я, конечно, сожалею об этом. Ибо я не сержусь на вас; не сержусь даже сейчас, хотя вы возвращаетесь ко мне в сопровождении дерзких и неразумных. Да и как бы я мог сердиться? Разве мы не принадлежим оба к древнему Ордену, самому высокому в мире? Наша дружба обоим нам будет на пользу. Давайте же поймем друг друга и забудем обо всех этих низших существах! Пусть они ждут наших решений. Ради общего блага я готов забыть прошлое и принять вас у себя. Не хотите ли вы поговорить со мною? Не подниметесь ли вы ко мне?
Такую силу вложил Саруман в это последнее воззвание, что никто из слышавших не мог остаться спокойным. Но теперь впечатление было совершенно иное. Они слышали ласковый упрек кроткого короля, обращенный к заблуждающемуся, но любимому приближенному. Но сами они были словно выгнаны за дверь и слушали слова, не для них предназначенные; словно невоспитанные дети или глупые слуги, слушали они непонятные речи старших и не знали, как эти речи отразятся на их собственной судьбе. Эти двое были совсем из другой породы — возвышенной и мудрой. Они непременно заключат союз между собой.
Сейчас Гандальф поднимется в башню, дабы обсуждать там дела, недоступные для их понимания. Дверь закроется, и они останутся за порогом, ожидая решения великих. Даже у Теодена возникла мысль, похожая на тень сомнения: "Он изменит нам: он пойдет туда — и мы погибли!" Но тут Гандальф засмеялся, и тень исчезла, как дым.
— Саруман, Саруман! — воскликнул он со смехом. — Саруман, вы не поняли, к чему вы годитесь! Вам нужно было бы стать королевским шутом и передразнивать придворных и заслуживать этим свой хлеб — и свои розги. — Он помолчал, чтобы овладеть собою. — Понять друг друга? Боюсь, что вам уже не понять меня. Но вас, Саруман, я понимаю вполне. Я помню все ваши слова и действия лучше, чем вы думаете. Когда я в последний раз был у вас, вы были
