Повесть о кольце - Джон Рональд Руэл Толкин
У подножья лестницы Гандальф и Теоден спешились. — Я поднимусь, — сказал кудесник. — Я бывал в Ортанке и знаю, чего нужно бояться.
— Я тоже пойду с вами, — ответил Теоден. — Я стар и не боюсь больше ничего. Я хочу говорить с врагом, причинившим мне столько зла. Со мною пойдет Эомер: он поддержит меня, если я ослабею.
— Как хотите, — сказал Гандальф. — Пусть со мной пойдет Арагорн, а остальные пусть подождут внизу. Они увидят и услышат все, что нужно, если только захотят слушать.
— Нет, — живо возразил Гимли, — мы с Леголасом тоже хотим подойти поближе. Мы — единственные представители наших племен, и мы не хотим отставать.
— Так идемте, — ответил Гэндальф и вместе с Теоденом начал подниматься по ступеням.
Всадники Рохана, не спешиваясь, ждали по обеим сторонам лестницы и тревожно смотрели на мрачную башню. Мерри и Пиппин сели на нижней ступеньке, чувствуя себя бесполезными и беззащитными.
— До ворот полмили, да еще по грязи, — пробормотал Пиппин. — Хорошо бы вернуться туда незамеченными! И зачем только мы пришли? Мы никому не нужны здесь.
Гандальф остановился перед дверью Ортанка и ударил в нее своим жезлом; она глухо зазвенела. — Саруман, Саруман! — громко и повелительно крикнул он. — Выходи, Саруман!
Окно над дверью открылось, но не сразу; в его темном проеме никого не было видно.
— Кто там? — раздался оттуда голос. — Что вам нужно? Теоден вздрогнул.
- Я знаю этот голос, — сказал он, — и проклинаю день, когда впервые внял ему.
— Ступай, Грима, и позови Сарумана, раз ты стал его слу — гой, — крикнул Гандальф. — И не заставляй нас ждать!
Окно захлопнулось. Они ждали. И вдруг заговорил другой голос, негромкий и музыкальный, и в его звуке было очарование. Те, кто слушал этот голос, не остерегаясь, редко потом могли вспомнить слова, произнесенные им; а если и могли, то удивлялись, ибо в самих этих словах не было никакой силы. Они помнили только, что слушать этот голос было наслаждением, что все, им произносимое, казалось мудростью, что он вызывал жажду согласиться с ним. Всякий другой голос казался в сравнении с ним хриплым, всякие другие речи — неразумными; а если они возражали этому голосу, то в сердцах у очарованных им загорался гнев. На некоторых чары действовали, лишь пока этот голос обращался к ним; когда же он говорил с другими, они улыбались, как те, кто разгадал фокус, которому другие удивляются; для многих одного звука этого голоса было уже достаточно, чтобы стать его рабами; и это колдовство сохранялось для них, даже когда они были далеко, и они все время слышали, как он шепчет и приказывает им. Но никто не мог слышать его без волнения; никто не мог противостоять его нашептываниям и приказаниям, не сбросив с себя его власти усилием мысли и воли.
— В чем дело? — кротко спросил этот голос. — Зачем вы нарушаете мой отдых? Неужели вы не оставите меня в покое ни днем, ни ночью? — В его тоне был ласковый упрек мягкого сердца, огорченного незаслуженной обидой.
Они взглянули вверх, пораженные, ибо не слышали, чтобы кто — нибудь вышел; но он уже стоял на балконе, глядя на них сверху вниз: старик в широком плаще, цвет которого все время менялся с каждым его движением. Лицо у него было продолговатое, лоб высокий, глаза глубокие и темные, непроницаемые и важные, взгляд благосклонный и немного усталый. Волосы и борода у него были седые, с темными нитями на висках и у рта.
— Похож и непохож, — пробормотал Гимли.
— Но подойдите же, — продолжал кроткий голос. — Двоих из вас я знаю по имени. Гандальфа я знаю слишком хорошо, чтобы надеяться, что он пришел за помощью или советом. Но вас, Теоден Могучий, повелитель Рохана, я знаю также по вашим благородным деяниям. О, достойный сын Тенгеля Прославленного! Почему вы не пришли ко мне раньше, почему вы не пришли как друг? Я очень желал видеть вас, самого могучего из правителей Запада, особенно теперь, чтобы спасти вас от чужих советов, неразумных и злобных.
Но разве сейчас слишком поздно? Несмотря на обиды, нанесенные мне, обиды, в которых — увы! — участвовали люди Рохана, я все еще хочу спасти вас от гибели, неизбежно угрожающей вам, если вы не сойдете с пути, вами избранного. Ибо, я один еще могу спасти вас.
Теоден хотел сказать что-то, но не решился. Он взглянул на Сарумана, потом на Гандальфа, и было видно, что он колеблется. Но Гандальф не шевельнулся, словно ожидая знака, которого еще не было. Всадники сначала зашептались, одобряя слова Сарумана, но потом притихли, словно зачарованные. Им показалось, что Гандальф никогда не говорил так хорошо с их правителем, а вел себя с ним всегда грубо и надменно. В их сердца прокрался, как тень, великий страх: они словно увидели гибель Рохана, к которой Гандальф толкал их, тогда как Саруман приоткрывал им дверь к спасению.
Молчание нарушил Гимли-Карлик. — Этот колдун ставит все слова вверх ногами, — проворчал он, нащупывая рукоять топора. — На языке Ортанка помощь — это гибель, а спасение — убийство. Но мы пришли сюда не как просители.
— Тихо! — сказал Саруман, и в голосе у него проскользнуло что-то резкое, а в глазах мелькнул красный огонек. — Я не с вами говорю, Гимли, сын Глоина. Далека ваша родина, и не вам мешаться в дела этой страны. Но вы не по своей воле вмешались в них, и я не стану корить вас за ваши деяния — доблестные, несомненно. Но прошу вас, дайте мне говорить с правителем Рохана, моим соседом и когда-то другом.
Он снова обратился к Теодену со сладкой речью, предлагая свой совет и помощь, предлаГя, чтобы Рохан и Изенгард простили друг другу взаимные обиды и совместно шли к еще более прекрасному расцвету, чем раньше. — Хотите ли вы, что-бы между нами был мир? — спросил он.
Теоден продолжал молчать, борясь с гневом или с сомнением. Вместо него заговорил Эомер.
— Послушайте, повелитель! — сказал он. — Вот опасность, против которой нас предостерегали. Неужели мы добились победы только для того, чтобы нас опутал своими чарами старый лжец с медом на раздвоенном языке? Так говорил бы волк с окружившими
