Громов: Хозяин теней 5 - Екатерина Насута
— Юношам не подобает ругаться.
— Ай, сами сейчас будете.
В дверь постучали.
— Савелий, чай сейчас принесут, а вот одежда. Больничная, но Николя велел не тянуть с переодеванием, — Татьяна положила стопку на кровать. — Я пока помогу девушкам, а потом поговорим.
Прозвучало на диво многообещающе. Даже Карп Евстратович поёжился.
— А как они? — уточнил я. — Там одной совсем плохо было.
— Сильно ослаблены. У Ниночки — двусторонняя пневмония и очень быстро прогрессирующая на фоне общего истощения, — Татьяна потемнела. — Николя старается, но…
А потом тихо так добавляет.
— У него должно получиться. А так она бы не дожила до утра.
Значит, правильно я всё сделал.
Хотелось бы так думать. Потому что сейчас все эти подвиги во имя человечности выглядят сущим идиотизмом и авантюрой.
Татьяна вышла, прикрыв за собой дверь.
— Могу отвернуться, — сказал Карп Евстратович. — Хотя… погодите. Где-то был. Вот.
Он протянул круглую штуковину.
— Дезинфицирующий артефакт. Позволяет избавиться от… неприятных последствий визитов в не самые благополучные места. Клопов там, вшей…
Чтоб его. Только сказал и у меня всё тело зачесалось, прям от головы до пят.
— Раздеваетесь донага, разламываете…
Из одежды я выскочил. И поспешно разломил пластину. Тело тотчас окутало жаром, и кожа снова зазудела, но уже иначе, как бывает, когда она пересыхает.
— В общем… я за Робертом пошёл, держался позади, но тень отправил. Так что он меня не видел, а я его — вполне. Он в трущобы эти попёрся, — я не выдержал и поскрёб зудящую шею. — А дальше уже как-то само вот…
Кожа после использования этой приблуды покраснела, как после ожога. Но зато никакой погани не принесу. Наверное. Хотелось бы думать. Я натянул широченные штаны, к которым прилагалась не менее широкая нижняя рубаха, рукава которой пришлось закатать.
Одевался и говорил.
Говорил. В пустой тишине говорил.
И когда оделся, говорил.
И…
— А прорыв — это не я, — закончил я. Во рту дико пересохло, но уже не от амулета. — Это само получилось. Они там столько крови пролили, что граница не выдержала…
— То есть, прорыв там действительно есть?
— Да. И пока пусть Синодники не суются. В ближайшее время. Там… она вышла. Понимаете?
Карп Евстратович, стоявший спиной ко мне, обернулся.
А лицо такое вот. Мёртвое лицо, будто он сам в этом подвале побывал.
— Я заберу? — он указал на книжицу, которую я выложил на стол. Слизь обсохла и покрывала теперь обложку чёрной чешуёй, из-под которой выглядывал крест.
— Конечно.
— Заглядывали?
— Нет. Когда мне было. Да и… расскажете потом? Ну… если будет что?
— Расскажу, — Карп Евстратович накинул на книжицу платок и после уж взял. — А теперь… вы посидите тут. А мне нужно позвонить. Но не уходите никуда, ладно?
Куда мне идти-то. Мне и тут неплохо. Я вот на кровать присел. Покачался, чувствуя, как растягивается и скрипит сетка. Скрежещущий этот звук с одной стороны был неприятен до крайности, с другой он как-то привязывал меня к миру нынешнему.
Потом я вовсе вытянулся на кровати.
Прикрыл глаза.
Нет, не засыпал. Скорее погрузился в престранное состояние, когда отчётливо слышен каждый звук вовне, и шаги вот, и трение петель приоткрывающейся двери, вздох и снова дверь — закрывается.
Стрёкот сверчков снаружи.
И странный гул то ли в стене, то ли где-то рядом, но стеною припасённый, перенесённый сюда. Шевелиться не хотелось.
Ничего не хотелось.
Но когда в дверь постучали, я заставил себя открыть глаза.
— Поспали? — уточнил Карп Евстратович, по-прежнему взъерошенный.
— Чутка. А вы — нет?
— Я связался с Алексеем Михайловичем. Признаюсь, он давно собирался навести в столице порядок. А что Вяземка, что Сенная площадь — ещё та головная боль. Но тут или не трогать вовсе, или глобально заниматься переустройством. И как раз для второго был нужен повод. Всё же место такое… своеобразное.
— Я заметил.
Интересно, сколько времени я провалялся? За окном синеватая муть. По ощущениям рассвет где-то рядом.
— Там много людей собралось, которых нельзя просто выставить на улицу. Точнее, если это сделать, то они в поисках нового пристанища расползутся по всему городу, — Карп Евстратович опустился на соседнюю кровать. — Я отправил посыльного в трактир. Поспать всё одно не выйдет. Вяземка… её надобно расселять. Город — перестраивать. А это деньги. Да и те же доходные дома не сами собой, но во владении рода Вяземских находятся. И свою землю они за просто так не уступят. Не только они… столкновение интересов.
— Прорыв.
— Его удалось локализовать. Дом оцепили.
Киваю.
Разберутся. И с домом, и с землёй. Моё дело — другое.
— Как девушки?
Уверен, что Карп Евстратович к ним заглянул.
— Пока живы. Николя, честно говоря, пребывает в некоторой растерянности. Говорит, что физических повреждений и следов насилия нет, но в остальном они сильно истощены. Причём скорее энергетически, нежели физически. Их кормили. О них заботились. Однако при том делали что-то…
— Выкачивали силу. И жизнь. И эту… кровь мира.
— Ихор.
— Чего?
— Древние греки полагали, что у богов кровь отличается от крови простых смертных. И называли её — ихор.
— Красиво, — соглашаюсь я.
— Из того, что ты сказал…
А я и про это сказал? А, точно. Не всё, но кое-что. Про кровь мира. Хотя… кровь мира, кровь богов. Может, оно как-то одно с другим связано.
— Страшно. Савелий. То, что ты рассказывал… оно не должно куда-то пойти. Я сейчас не про ихор.
— А про эликсир номер девять? И про тех, кто на него подсел? Дарников? Полагаю, из хороших родовитых семейств? Имена-то? Нашли имена?
— Да, — он не стал отнекиваться. — И нет. Записи есть, но они зашифрованы. Я передал в работу. Сомневаюсь, что шифр сложный, так что сегодня-завтра прочтём.
— И что сделаете?
— Арест. А дальше… Синод имеет свои принципы перевоспитания. И поверьте, многие предпочтут каторгу или эшафот.
— В Синоде тоже далеко не всё ладно.
— Это верно. Но разберемся… Поверьте.
