Патриот. Смута. Том 4 - Евгений Колдаев
— Верно. — Он икнул.
— Засада в храме, верно?
— Верно. Ой… Нет… — Лицо его исказилось гримасой испуганной.
— Так иди, отец, скажи им, что мы молиться приехали, а не кровь проливать. Выходят пускай. — Усмехнулся я. — Не верят, если, вон ваши Елецкие двое стоят.
Он совершенно растерялся. Тогда я взял инициативу в свои руки, повернул его и чуть толкнул.
— Иди.
Он, оглядываясь нервно и напряженно, двинулся в церковь.
— Может, ворвемся. — Процедил сквозь зубы Богдан
— И что? В храме господнем людей русских бить будем? — Взглянул на него с удивлением. — Нет, собрат мой, сами выйдут.
И действительно, не прошло и минуты, как на пороге появился служилый человек преклонных лет с самопалом в руке. Шнур дымился, значит, оружие было готово к бою. Одет был достаточно бедно в какой-то потертый кафтан. На поясе висел хлыст-Волкобой, даже топора не было.
— Вы кто такие⁈ — Закричал он.
— Игорь Васильевич Данилов! Боярин с людьми!
Он дернулся, когда имя услышал. Но смотрел пристально, чуть подслеповато, подозрительно. Уставился на знамя, замер. Опустил аркебузу свою, в дверной косяк вжался спиной, перекрестился.
— Отец наш, небесный… — Услышал я, а потом что-то было еще тихое, неразборчивое.
— Мы зайдем. — Это был не вопрос. — Давай Пантелей, вперед.
Богатырь неспешно двинулся вперед. Замерший на входе боец тем временем дёрнулся, исчез внутри, выкрикнул что-то, появился вновь. Лицо его было сильно удивленным.
— Игорь Васильевич, мы это. Не думали мы. — Поклонился, но не в пояс, а так, больше уважительно, чем подобострастно.
Хоть этот государем не зовет, уже прогресс. Хотя, может, и лучше было бы, для дела.
Пантелей прошел мимо него первым, взглянул сверху вниз, оценил взглядом. Следом я двигался. Замыкали Яков и Богдан, который по сторонам все оглядывался. Это хорошо, подвоха ждет, проверяет. Молодец.
— Чего оробели? — Спросил я, проходя в дверь церковную мимо служилого человека.
— Да, думали тати какие, к деревне подошли. — Вблизи боец выглядел усталым, напряженным и оказался гораздо более пожилым, чем думалось мне изначально. Пахло от него луком, потом и страхом. Лысина приличных габаритов, зубов почти нет, на правой руке два пальца только. Бывалый ветеран на пенсии.
Хотя… Какая в то время пенсия то?
М-да.
Вошел. Внутри пахло ладаном, горело несколько свечей, но основной свет падал тускло из-под потолка. Чувствовалась сырость. Где-то в углу притвора капала вода. Все же дождь пробивал крышу. Храм вроде бы не старый, с виду, но уже ремонта требовал. Строился деревянный, на скорую руку, что ли.
Поклонился, перекрестился три раза, осмотрелся в полумраке. Впереди был алтарь в основном зале. А здесь, в малой комнате, в притворе сгрудилось еще шестеро вооруженных человек. Замерли они по бокам от нас.
Взглянул я на них.
Это те, кого в поход воевода не взял. Один без глаза, еще один с костылем. Трое совсем юнцов. С виду им лет двенадцать может, четырнадцать. Но с учетом того, как питалось здешнее население, могло быть и немногим больше. Дети еще, но уже кто с луком, кто с саблей. Последний, шестой, сидел, дышал тяжело, его слегка потряхивало. Больной или недавно раненый.
М-да, воинство.
— Доброго здоровья, люд служилый! — Проговорил я громко. — Испугали мы вас?
— Государь, как можно. — Прошамкал одноглазый. Оказывается, у него еще и половина зубов отсутствовала и, судя по шраму на лице, выбили их как раз тогда же, когда и глаз. А еще часть костей переломали. — Игорь Васильевич, мы тебя всем воинством встречаем. Остальных, не обессудь, воевода наш увел.
Он проговорил, поклонился. Хитер.
Видел я, что мальчишки нервничают, переглядываются. Дышат тяжело. Первый раз, видимо, в деле таком. В ружье их, может, и в дозор, уже поднимали. Но чтобы вот так, вроде бы с врагом или с гостем знатным — неведомо кем, в ситуации напряженной, точно впервые.
— Хорошо, спасибо за встречу. — Проговорил я, осмотрев их всех.
Маловероятно, что нападут. Не решаться, да и смысла нет. Я же не убивать их пришел. А в храм. И всем видом это показываю. Да и если попробуют. Огнестрел тут только у одного, что нас встречал, остальные абы чем вооружены. Да и по физическим возможностям, мы их в бараний рог согнем, если надо будет.
Они это знают.
— Помолимся, сотоварищи. — Проговорил я, обращаясь как бы ко всем.
Неспешно двинулся к алтарю, где в сумерках помещения маячила фигура святого отца. Беломестные казаки замерли в притворе, за мной не опешили, не слышалось их шагов.
— А вы чего? Собратья. — Развернулся. Уставился прямо на них. — И вас с собой зову. Все же мы люди русские, веры православной. Чего робеете?
Они совершенно растерялись, но тут я заметил, что один мальчишка стоит ни жив ни мертв. То ли кинуться на меня собрался, то ли… Юность — гормоны, лихость и бессмысленная отвага на грани с дуростью.
Это все невооруженным взглядом видно.
Видел я такое в афганских кишлаках, когда подросток, даже мальчик, к калашу тянется, потому что… Да потому что пришли в его дом какие-то иноземцы. А понимания кто они и зачем нет. Есть только ненависть и агрессия. Желание защитить себя от угрозы.
Здесь — мы все вроде русские, но… Мы же не Елецкие.
Время, казалось, замедлилось. Я уставился на паренька.
— Ты что, малец? Убить меня вздумал. — Проговорил серьезно, холодно.
Остальные еще больше ошалели от такого поворота событий. Смотрели то на меня, то на парня. Одноглазый сделал шаг к замершему и трясущемуся мальчишке. Урезонить вроде бы хотел, это видно. Схватить, не дать случиться глупости.
Но тот дернулся, как ошпаренный. Отстранился.
— Ты, ты! — Закричал. — Батька мой! С воеводой ушел, а ты!
— Что я, парень? — Смотрел на него холодно, пристально.
Он пытался подобрать слова, задыхался, дергался. Руки сжали копье, сильно-сильно. Вцепились так, что не будь здесь так темно, я бы увидел побелевшие от напряжения костяшки. Весь напряженный, собранный. Стоит, скалится.
— Не гневайся, боярин. — Выпалил одноглазый, все же хватая паренька. — Не…
— Пусти! Пусти!
— Пусти его. Пусть говорит.
— Да дите он, боярин. А ну, стой, дурень… — Они боролись. — Ребенок он еще.
— Раз здесь стоит, то воин он. Не ребенок. — Я нахмурил брови. — Говори,
