Последний герой СССР - Петр Алмазный

Прошли небольшие сенки. В доме одна комната. Мебели почти нет — стол, стул, диван. На диване кто-то лежит, накрытый старым, засаленным ватным одеялом. Я сорвал одеяло. Под ним абсолютно пьяный, бородатый мужик. Лицо землистого цвета, одутловатое, под одним глазом большой багровый кровоподтек.

— Он? — спросил у Петра.

— Вроде бы. На фото он был моложе, без бороды и лысины, с шикарными рыжими кудрями, — Петр внимательно смотрел на пьяного, словно пытался разглядеть сквозь алкогольную печать другое лицо.

Я схватил висящий на спинке стула пиджак, в который, казалось, вросла вся грязь мира. Пошарил в карманах. Пальцы нащупали жесткую корочку. Паспорт. Страницы слиплись, но я все равно раскрыл его. Фотографий две — в шестнадцать и в двадцать пять лет, больше фотографий в этот паспорт не вклеивали.

— Он, — удовлетворенно сказал я и прочел:

— Саруханов Дмитрий Леонидович.

Тот самый парень с рыжими кудрями смотрел на меня с фотографии, а на диване храпел его призрак.

— И как его тащить? Вверх особенно? — Петр озадаченно потер подбородок. — Подъем крутой, а наш трофей сейчас — беспомощная туша.

Я взял пиджак мужика, сунул ученому и, предупредив: «Не потеряй», подхватил пьяного под мышки. Тело его безвольно обвисло, как старая, выжатая тряпка. Вытащил его на воздух, присел, закинул на плечо и встал — человек был очень легким, будто высохшим.

— Выводи, Петруха, — скомандовал Ботанику.

Десять минут плутаний по лабиринту, и мы, наконец, вывалились из переулка к нашей «Волге». Петр распахнул заднюю дверь, достал пакеты с продуктами и переложил их в багажник. Я закинул Саруханова на заднее сиденье. Забрал из рук Петра пиджак, забросил его следом, на резиновый коврик для ног.

Тут же из-за угла выкатилась черная «Волга». Остановилась возле нашей машины. Плавно, почти бесшумно опустилось стекло.

Сорокин не сказал ни слова, просто прожег нас с Петром взглядом. Потом поставил на крышу мигалку и махнул головой, молча приказав следовать за ним.

Снова езда по городу, быстрая, без оглядки на сигналы светофоров и посты ГАИ. Перед нами второй раз за день вывеска: «Санаторий 'Барнаульский». Сорокин слегка притормозил, ожидая, пока поднимут шлагбаум и тут же рванул к новому корпусу. Мы — следом за ним.

Выйдя из «Волги», Сан Саныч, наконец, снизошел до разговора:

— Этого, — кивнул в сторону нашего «груза», — на плечо и за мной.

В холле санатория полковник сразу направился к регистратуре. Дежурная медсестра попыталась улыбнуться, но улыбка примерзла к лицу, срезанная ледяным тоном Сорокина:

— Санитаров. Носилки. Этого в наш бокс. Нарколога ко мне. И немедленно!

Уже через минуту двое крепких санитаров приняли у меня так и не проснувшегося Саруханова, уложили его на каталку и увезли вглубь здания. Мы шли за ними, шаги отдавались гулким эхом в коридоре, выложенном белым кафелем.

Палата оказалась отдельной, стерильная чистота и почти домашний уют. Нарколог, сухопарый врач с эспаньолкой на одухотворенном лице, был больше похож на художника или поэта. Он под присмотром Сорокина ловко вколол иглу в вену нового пациента, поставил капельницу. Бородач на койке слабо застонал.

— Привести в человеческий вид. Помыть, побрить, переодеть. Все его тряпье сжечь, — распорядился Сорокин и вышел из палаты. Мы с Петром последовали за ним, как два вагона за паровозом.

На улице Сорокин достал пачку сигарет «Ява» и, закурив, приказал:

— Излагай. Все. По порядку.

Я рассказал. Про разговор с Вовчиком здесь, в столовой санатория. Про магазин и Блохина с его «Клюнули?». Про упреки и «деньги надо отрабатывать». Про то, как Вовчик пообещал Блохину найти Саруханова. Полковник слушал не перебивая, его лицо было непроницаемой маской.

— Откуда у тебя появилась уверенность, что Вовчик не врет? Что Саруханов у него? — Задал вопрос Сан Саныч, когда я закончил.

— Вовчик не из тех, кто любит, а главное — умеет — блефовать. Я его немного знаю. Если он говорит, что «постарается достать», это значит, что нужная вещь уже лежит у него в шкафу. Сталкивался с ним раньше. Он обычно так делает, чтобы набить цену. И с Сарухановым просто тянул время, чтобы Блохин дозрел и заплатил ему больше.

Сорокин выпустил струю дыма, сбил ногтем уголек с сигареты и стрельнул окурком, попав точно в урну.

— Вот что, Влад, твою башку мне, как это ни странно, не жалко. Рискуешь — получай. Ты достаточно подготовлен к любому риску. Но Петра… Петра подставлять ты не имеешь права. Напоминаю: у тебя диаметрально противоположная задача. — Он сделал паузу, видимо, чтобы я лучше прочувствовал его недовольство и жестко добавил:

— А теперь сделай так, чтобы я вас сегодня больше не видел. И не слышал о вас с Петром. Ничего, ни одного слова. Напоминаю — у вас выходной! Ясно⁈ — Рявкнул так, что толстые голуби, харчующиеся у окна столовой, испуганно взмыли в воздух.

Не дожидаясь ответа, он сел в машину и тут же уехал.

Я смотрел вслед, пока не дошло, что ботаник о чем-то спрашивает.

— Что? — переспросил его.

— Ты что-то про жареную рыбу говорил, — ухмыльнувшись, повторил Петр. — И про смену обстановки?.. Реально, я бы сегодня не прочь переключиться и расслабиться.

Посмотрел на его физиономию, перемазанную, но довольную и вдруг расхохотался. «Не такой уж ты и ботаник, Петя», — подумал я, выезжая с парковки санатория.

— Кстати, Влад, до твоего появления в «Р. И. П.», я в основном был либо дома с бумагами и компом, либо на работе — тоже с бумагами и компьютером. А теперь жизнь моя стала напоминать американские горки. И, знаешь… мне это нравится!

— На американских горках, главное — правильно пристегнуться, — заметил я и добавил:

— А сейчас поехали, будем разбираться с рыбой! — ответил ему на первый вопрос и погнал машину по Павловскому тракту, в сторону Сулимы — к родительскому дому.

Дорога заняла минут сорок. Я заглушил мотор в родном дворе и полез в багажник. Достал тот самый пакет с зеркальными карпами — холодный, влажный, от него пахло водорослями и рекой. Сунул его Петру. Сам взял два пакета с продуктами, оставив пакеты с колбасой и коньяком в машине. К родителям идти с этим — значит, нарываться на ненужные